Пламя и ветер - [25]

Солнце жарит вовсю, даже собаки убрались в тень.

Восемнадцатилетний подмастерье Иозеф Хлум стирает с лица пот, переводит дыхание и с бьющимся сердцем идет к задним воротам амбара, быстро распахивает их и входит, освещенный ярким солнечным лучом.

Стук цепов сразу умолкает.

Мужчина и две женщины перепуганы.

Видно, им померещился пруссак в железной каске.

Иозеф узнает отца. Но где же мать? Он не видит милого лица. Кто эти две женщины?

— Где матушка? — восклицает он. Тревога больно сжала ему грудь.

Мать умерла полгода назад. Отец снова женился, ради детей.

Мать умерла, тяжелая работа и частые роды подорвали ее здоровье. Из девяти детей четверо тоже умерло.

Матери нет в живых, а здесь, на гумне, работает мачеха и ее родственница. Две старшие сестры батрачат, а младшие дети, Франтишек и Барушка, заперты дома, в горнице, и ключ от нее в фартуке у новой жены отца.

Иозефу казалось, что не он, чье детство прошло здесь, а кто-то другой, чужой, словно издалека слушает все эти новости, слушает медлительное повествование отца.

Они стояли друг против друга, у отца был тревожный, страдальческий взгляд, лоб мокрый от пота, щеки покрыты щетиной; он исхудал, стал похож на тень.

Иозеф закусил губы, лицо у него покраснело. Ему хотелось броситься наземь, хотелось выгнать отсюда отца и женщин, поджечь этот сарай, как сгнившую ветошь.

Но он стоял, ко всему безразличный, как глиняный истукан, чувствуя лишь, как у него напрягаются мускулы рук и рубашка снова мокнет от пота.

Но вот он опомнился, вырвал из рук отца цеп и крикнул испуганным женщинам:

— Будем молотить!

Слезы лились безудержным потоком, из горла вырывались звуки, похожие на хрип раненого зверя. Иозеф плохо понимал, что делает: то ли молотит цепом, то ли колотится головой; и бил изо всей силы, словно хотел сокрушить злой рок, постигший его, отца и мать, всю их семью!

Женщины не поспевали за ним, испуганно отступали, им хотелось убежать, но, невольно поддаваясь исступленному настроению Иозефа, они работали как одержимые.

7

«Не умрет ли он, несчастный? — в мучительной тревоге думала Мария Хлумова. — Неужто моему ребенку суждено родиться сиротой?!»

Она не знала, за что взяться, с чего начать. Слава богу, что можно положиться на старшую служанку Барушку Тырпеклову, которая усердно помогала хозяйке. Барушка была высокая, костлявая девушка лет двадцати, молчаливая, строгая с подмастерьями. Сельская труженица сызмальства, она могла, если нужно, несколько ночей подряд помогать в пекарне.

К вечеру снова зашел доктор. Мария опасливо осведомилась, не повредят ли ее переживания мальчику.

— Какому мальчику? — недоуменно спросил доктор, но тотчас прищелкнул пальцами. — Ах да, понимаю. Почему вы думаете, что у вас будет мальчик? — И он усмехнулся, подняв косматые брови.

— Муж так хочет, — уверенно сказала Мария.

— Ладно, допустим, сын, — отозвался доктор, покосившись на хозяйку и определяя степень беременности — четвертый, пятый месяц? — Так я вам скажу, можете не тревожиться, мамаша: ребенок уже начал жить сам по себе, ваши переживания на нем ничуть не отразятся.

— Как бы у него лицо не пошло пятнами, — сказала Мария, озабоченно наморщив лоб. — Ведь говорят...

— Не верьте бабьим россказням! — прервал ее доктор. — Ребенок уже начал жить сам по себе. — И он ласково улыбнулся. Жена пекаря только сейчас поняла смысл его слов, и глаза ее округлились.

«Как это так, — сам по себе?» — подумала она, но не решилась расспрашивать.

Некоторых женщин беременность портит, а смуглое, словно опаленное июньским солнцем лицо Марии стало еще красивее.

— Ваш супруг уже вне опасности, могу вам сказать, сударыня. Как врач, я вполне доволен, — серьезно казал доктор. — Можете быть спокойны. Однако же, если заметите какое-нибудь ухудшение, сразу дайте мне знать. — Он взял свой саквояжик и надел шляпу. — Какой возмутительный случай! — сказал он, уже в коридоре, куда Мария вышла проводить его. — Подданным императора Франца-Иосифа опасно выходить на улицу, его офицеры зазнались... от проигранных войн! Того и гляди, тебя убьет пьяница в офицерских погонах. — Всегда спокойный и улыбчивый доктор был непохож на себя. — Напишу в газету, пусть этого головореза примерно накажут! — Он наклонился к хозяйке. — Ведь дело не только в вашем супруге, поймите, сударыня. Если среди нас живет такой опасный субъект, это угроза мне и каждому из нас. За городом пожар, в городе чуть не убили человека. Австрийский офицер, вместо того чтобы поднять тревогу из-за пожара... Вы понимаете? Вот какие дела! Разве человеческая жизнь — не самое ценное на свете? Военные обязаны охранять жизнь наших граждан, сударыня, особенно офицеры, им за это хорошо платят. За наш счет, сударыня, из нашего кармана!

— Офицеру досталось, и крепко, пан доктор. Едва ли он в другой раз отважится поднять на кого-нибудь руку, — глубоко вздохнув, сказала Мария.

— Саблю, сударыня, а не руку! Это совсем не одно и то же. Нет, этот случай надо предать гласности, это не только ваше частное дело. — Доктор даже побагровел от негодования. — Такова Австрия! Император обманывает, не выполняет обещаний, которые дал своим чешским подданным, его офицеры ненавидят славян, особенно чехов, власти всячески норовят онемечить нас, по доносу священников арестовывают любого, кто не станет на колени при виде святых даров, когда их несут к умирающему. Это, видите ли, кощунство. Что для властителей Австрии человеческая жизнь? Для этих «героев», напавших на беззащитную Боснию и Герцеговину!