Пламя и ветер - [184]

Тетя снова перекрестилась.

— Ты кощунствуешь! — воскликнула она, испуганно воззрившись на племянника. — Уж не анархист ли ты?

— Весь в отца, — торопливо проговорила Мария. — Не помнишь разве, Аничка, какие речи вел, бывало, Иозеф против государя императора?

— Ах, мальчик, что, если тебя кто услышит! Посадят в тюрьму, и пропала вся твоя жизнь, — явно успокаиваясь, сказала Анна.

— Милая тетя, а зачем туда эрцгерцог поехал? — возразил Петр. — Почему наследнику трона вздумалось инспектировать войска именно в день сербского национального праздника?

Тетя снова глянула на него с испугом.

На здании окружной управы был вывешен длинный траурный флаг. Стражник Лесина помчался к цирку Зруцких, потому что был приказ отменить все спектакли и развлечения.

В цирке как раз шло представление. Старый клоун Венделин Мелишек, заикаясь и охая, ковылял по арене. Он имел шумный успех у юных зрителей.

— Прекратить немедленно! Закрыть цирк! Шлюс![79] О потехах не может быть и речи! Империю постиг тяжелый удар, все порядочные люди должны соблюдать траур! — объявил Ливоре стражник Лесина.

— Что, что вы говорите?

Ливора никак не мог понять, в чем дело, и Лесине пришлось повторить несколько раз.

— О господи боже! — всплеснула руками Ливорова. — Как же нам не играть? Не закрывать же цирк! Неужто и портным, и сапожникам тоже не велено работать? И пекари не будут печь хлеб, а мясник торговать мясом?

— Бефель[80] есть бефель, пан Ливора. Вы же были на военной службе и должны понимать. Играйте, но вас посадят за государственную измену, и я ничего не смогу сделать, пеняйте на себя.

Мария оставалась спокойна, зато Анна волновалась, и, будь еще сегодня поезд на Вену, она уехала бы немедля.

— Кто знает, к чему приведет это покушение, что творится сейчас в Вене, — с опасением сказала она.

— А к чему оно может привести? — удивился Петр. — Поймают виновников и предадут их суду. В России тоже кидают бомбы в извергов на троне, и ничем это не кончается.

— Ты не знаешь Вены, мальчик. Уж конечно, там будут демонстрации против сербских и хорватских cтудентов и против нас, чехов. А если меня выгонят, я уже нигде не привыкну. Я и там и здесь не дома, — ни у вас, ни в моей венской каморке. С Вавржинцем я бы здесь привыкла, — вздохнула она. — Ведь мы так любили друг друга. А без него — нет.

Об Эмануэле Анна даже не осведомилась и не упоминала ни словом, будто его и не было, будто он и не прошел через ее жизнь мрачной тенью.

Анне не спалось, она встала чуть свет, и Петр проводил ее на вокзал. По дороге он сорвал для нее ветку жасмина у Чапа. Поезда пришлось ждать целый час, наконец тетя попала в вагон.

Она махала Петру, пока поезд не скрылся за поворотом, и только потом, усевшись на скамейку, полностью осознала, что уже никогда, никогда не вернется в места, где прошла ее юность, к своим единственно близким людям. Сердце у нее сжалось от горя, и она уже не смотрела в окно, она видела лишь благоухающую веточку жасмина в своей руке. Две слезинки упали на эту веточку.

Наступила суббота. Наконец-то Петр увидит Еву!

Поезд опаздывал, Петр долго ждал, волнуясь.

Когда наконец он встретил Еву, ему страстно захотелось обнять возлюбленную и так, обнявшись, пройти перед всеми, как они когда-то впервые шли с Червеных холмов.

Ева была очень встревожена.

— Как ты думаешь, будет война? Какое счастье, что тебя не призвали! А что бы ты делал, если бы была война?

— Войны не будет. Это невозможно. Со своими ненадежными славянскими полками Австрия не пойдет на такой риск. Она, как всегда, ограничится угрозами.

— В Праге, на вокзале, я случайно слышала разговор нашего окружного начальника с каким-то высшим офицером. Они говорили по-немецки, но я поняла. Речь шла о том, что наша монархия должна объявить войну, иначе ее достоинство пострадает.

— Хочется им повоевать, ничего не скажешь.

Но уже через минуту призрак войны перестал тревожить их, и они заговорили о своих планах и о своей любви.

— Петр, я выучила для тебя стихотворение Антонина Совы. Слушай. — Они гуляли за железнодорожным полотном, где можно без помех говорить и обниматься. И Ева стала декламировать:

...Рука — в твоей руке.

Веди и властвуй!

Себя отдам тебе

всю, без остатка...

Кем стать в твоей судьбе? —

скажи, мой сладкий!

— Стань другом, и женой,

и другом снова.

Суд правый надо мной

верши сурово...

Стань гибелью моей

и дай спасенье...

Луч материнства слей

с зарей весенней...

Молодые люди дошли до Червеных холмов. День уже клонился к вечеру, а Петр и Ева все еще сидели под стогом, у проселочной дороги, извивающейся по песчаной вершине холма. Под ними, в низине, мирно лежал родной Раньков, над ними, на холме, виднелся костел и неказистое здание школы, руины сожженного Жижкой монастыря, напоминающие монаха с воздетыми к небу руками.

Петр и Ева долго глядели вниз.

— А все-таки я рад, что здесь родился, — сказал Петр.

— Ты так часто насмехаешься над нашим городом.

— Да. И над самим собой тоже. Я думал, что Раньков — это лишь сборище глупых, безвольных, трусоватых людей. А на самом деле город таков, как мы все, его жители. По-своему я люблю его. А сейчас я даже рад, что мне довелось остаться здесь, вопреки моему стремлению перебраться в Прагу или еще куда-нибудь. Ведь там я не встретил бы тебя. Уже за это одно я благодарен Ранькову.