Пламя и ветер - [12]

— Отчего же не доверить?

Они уселись в фургоны и поспешили в Начерадец. В общинном совете, где они отметились по прибытии, Гарван узнал, что послезавтра, в понедельник, в Ранькове будет ярмарка.

В Раньков приводили на продажу коней и скотину со всей Чехии. Сейчас, пока еще не началась жатва, наверняка выбор будет большой и хороший.

— Все равно я этого жеребенка не полюблю, — шепнула Жанетта брату, а он тихонько ответил:

— А почему? Эх, хорошо бы купить белого! Да разве отец купит! Он такой упрямый, обязательно приведет вороного, словно для похорон.

Погода была, как нарочно, прескверная, весь день лил дождь, завывал ветер.

— Мокрая будет нынче ярмарка, — недовольно промолвил Гарван.

— Тебе там не ситцы покупать, — отозвалась жена.

Гарван отправился в Раньков на ночь, чтобы рано утром уже быть на ярмарке. Вся труппа проводила его до самой дороги на Бланик, оставив пуделя сторожить фургон.

— Счастливый путь и удачной покупки!

Гарван уехал, и у всех отлегло от сердца, словно над uоловами рассеялась мрачная туча.

К воскресенью погода, словно считаясь с тем, что день праздничный, разгулялась, засияло солнце, пробившись сквозь серо-желтую завесу тумана. Настроение у всех улучшилось.

На дневное и вечернее представление зрителей собралось порядочно. Жанетта вольтижировала на Искре, а Людвик Ливора на Барбетте. Они делали сальто, стойки, на скаку перепрыгивали с лошади на лошадь. Потом Жанетта и ее брат выступали в номере с обручами, а Жозе Машек жонглировал разноцветными шарами, держа на носу длинную палку; вот он на мгновенье исчез и тотчас вернулся, переодетый клоуном. Пудель ходил сперва на передних, потом на задних лапах. В заключение весь ансамбль разыграл пантомиму, публика веселилась и хлопала, особенно когда Амина вцепилась Клоуну в штаны, вырвала из них полосатый тряпичный мяч и пустилась наутек.

Вся группа играла с удовольствием и, как ни странно, даже не замечала отсутствия Тины.

Жанетта упрекала себя за такую бесчувственность. Ложась спать, она подумала, что Тину, наверное, уже съели, и снова всплакнула.

В понедельник Гарвановы не выступали, решив, что хватит еще одного представления в среду, а в четверг они отправятся дальше. Впрочем, как скажет отец, он вернется завтра к вечеру.

Все уже тешились мыслью о жеребенке, какой бы он ни был, вороной или белый. Только Жанетта качала головкой и упрямо твердила:

— К другому я уже не привыкну. Все лошади как лошади, а Тиночка... Тиночка только что говорить не умела!

— Искра, по-твоему, хуже?

— Искра хорошая, а все-таки...

Гарван не вернулся ни во вторник, ни в среду. Ружена замирала от страха: не случилось ли с ним чего? Что, если он запил и проиграл все деньги в карты? Или его обокрали?

— Почему только я не поехала с ним! — сокрушалась она. — Ведь хотела поехать, а не поехала! Если с ним что случилось, я себе до смерти не прощу! Вдруг этот жеребец лягнул его и изувечил?

От нечего делать играли в карты, в остальное время скучали, а Жанетта перечитывала в пятнадцатый раз повесть о Женевьеве[7] или возилась с Аминой. Обедать ходили в трактир, потому что развести костер и стряпать самим было нельзя. А питаться в трактире накладно, да и не очень-то сытно. К тому же трактирщики недолюбливают и побаиваются бродячих актеров, глядят на них с подозрением, словно каждый циркач — ворюга и буян, и рады, когда цирк уезжает.

— Если завтра отец не вернется, пойду его искать. Не иначе пропил деньги или проиграл. Или с ним случилась беда, — объявила Ружена.

Но Гарван вернулся. Без жеребенка. Осунувшийся, больной, изнуренный, он с трудом двигался, с трудом говорил.

— А деньги целы? — вырвалось у жены.

Он молча кивнул.

— Все?

Деньги были все целы, напрасно Ружена думала, что он растратил их и боялся вернуться домой. Гарван заболел животом, как только пришел в Раньков. Ночлега он не нашел, его свалило на вокзале, и он пролежал там двое суток. Никто к нему не подходил, никто не замечал, — там наверное, обратят внимание на человека, только когда он умрет и уже начнет попахивать.

Ружена устроила мужу постель в фургоне и, обложив его компрессами, приготовила отвар из лечебных трав, которые знала от покойной бабки.

— Через день-другой будешь здоров, — сказала она и не отходила от него ни на шаг, пока он снова, хоть и с трудом, не встал на ноги. И тогда Ружена, снова ощутив приток энергии, объявила:

— Поедем во Влашим, а оттуда в Раньков. — Она сидела на ступеньке фургона и чинила белье.

— Жанетта, поди сюда, помоги мне, девочка. Тут есть и твое, не думай, что тебе придется латать только одежду брата.

— Не хочется, мама.

— Ну конечно, тебе бы хотелось быть княжной Аушперк и жить в замке возле заповедника!

— А еще лучше знаете кем, мама? Вон тем облачком! — взмахнула рукой Жанетта. — Оно бродит по небу и видит, что на свете делается.

«Мы сами — такие облачка, — полумала мать. — Скимся по белу свету».

Они проводили взглядом облачко, похожее на кораблик, который сверкал на солнце и плыл по синему морю небосвода куда-то на запад. За ним тянулись другие облака, напоминавшие то утесы, то огромные скалы, — они се время меняли очертания, распадаясь и вновь соединяясь.