Пламя и ветер - [10]

— Ну уж с этим я не согласен! — демонстративно запротестовал Гарван. — Кому честь, тому честь и пастырский посох, ваше преподобие. Как же так не называть! — И он с солидным видом положил на стол девять крейцеров, но вдруг спохватился: — А пять гульденов за гроб — это нам не по карману, посудите сами!

— Тут я ничего не смогу сделать, — сказал священник, убирая монетки. — Насчет этого вы обратитесь в общинный совет. Ну, идите с богом, у меня еще есть дела. Забот и хлопот у священника всегда по горло, а состояния здесь не наживешь, для этого надо служить богу в другом приходе. — Он хмуро глянул в окно. — В этом краю, скажу я вам, дети родятся все больше у бедных родителей, а умирают те, у кого пуст карман... Вернее сказать, — вдруг выпалил он, — у кого он закрыт да крепко застегнут. Жизнь священнослужителя тут несладкая. Ну, с богом, друг мой... Впрочем, тут, конечно, не одни бедняки живут, богатеи тоже есть. — Священник засмеялся, словно закаркал. — Но что мне от них проку? Они-то живут долго. Ну, благослови вас господь! — И он протянул Гарвану руку для поцелуя.

— Здешний священник — золотой человек! — закричал Гарван, воротясь домой, в фургон. — А я-то боялся к нему идти! Руки ему мало целовать! А вот гробовщик и могильщик — разбойники! — Гарван не находил себе места. — Пятерку за ворох дерьмовых досок да за ямку какую-то, чтоб им пусто было! Этак здешним столярам и могильщикам некуда будет деньги девать!

Жена коротко заметила, что Резек заслужил, чтобы из-за него не торговались по мелочам.

— Стоит мне истратить лишнюю крону, ты причитаешь, как будто я пропил целое состояние, а тут ишь как расшедрилась! — возмутился муж. — Община обязана даром похоронить каждого бедняка, который помрет на ее земле.

Ружена больше не обращала на мужа внимания и заплатила требуемую сумму.

— Что жизнь человеческая! — грустно рассуждала она. — Огонек, который горит себе и горит, а хлынет дождь или налетит ветер — и нету огонька, только дымок курится, да и тот скоро растает. Жизнь наша только тогда чего-нибудь стоит, если работаешь ради детей, чтобы им жилось лучше, чем нам. Так ли будет с нашими детьми? Каково-то сейчас бедняжке Иерониму?

Она то и дело вспоминала старшего сына.

Он не появлялся, но и Гарван больше не осмеливался поднять руку на жену.

В день похорон Резека деревья и кусты серебрились на солнце инеем, мороз не ослабевал. Товарищи вынесли гроб из мертвецкой и направились к могиле, черневшей у кладбищенской стены, в углу, где сваливали венки, засохшие букеты, битое фонарное стекло и всякий мусор.

На похороны пришли все артисты цирка Зруцкого и даже дрессированная лошадка Тина, — она сорвалась с привязи, и никак ее было не отогнать от траурного шествия. Хорошо еще, что Тина не убежала вперед, а шла следом за людьми, так что удалось запереть кладбищенские ворота перед ней.

Священник закончил обряд в какие-нибудь пять минут.

«Язык у него, что ли, отсох бы, небось не замерз бы он до полусмерти, кабы прочел еще молитву-другую», — подумал Гарван, волком глядя вслед уходившим священнику и псаломщику.

Тут Альберт рассыпал барабанную дробь выходного марша, а Машек растянул двухрядную гармонику.

Засвети мне, солнце красно,

покидаю край родной,

на душе светло и ясно...

Дальше он петь не смог и разрыдался.

Остальные тоже громко плакали, сгрудившись у отрытой могилы. Тина ржала, тычась мордой в кладбищенские ворота. Около фургона скулила собака Амина, ее жалобный вой доносился до кладбища.

— И зачем ты только помер, Альфонс! — бормотал Гарван. — Хоть бы до весны подождал, мы бы тебе цветы на гроб положили, а сейчас вот пришли с пустыми руками...

Он наклонился за комком мерзлой земли и первым бросил его на гроб. Его нафабренные усы размякли от слез и обвисли, как у моржа.

Комедианты вернулись домой, Тина по дороге все время оглядывалась и ржала. Настроение у всех было подавленное, хотелось поскорее убраться отсюда. Гарван честил священника на чем свет стоит, — с не меньшим пылом, чем прежде превозносил его, — за то, что тот так быстро закончил погребальный обряд.

— Уедем! — воскликнула Ружена. — Запрягайте! Уедем подальше от этого кладбища!

Они направились в сторону Седлеца и пробыли несколько дней в Мешетицах. Там негде было даже погреться, в трактире не топили, а когда Гарвановы развели костер, местные жители запротестовали, — мол, наделаете пожару. Они снова тронулись в путь, сделав остановку в Седлеце, неподалеку от мельницы.

Как и повсюду, здесь их поначалу опасались, особенно женщины, но потом привыкли, — Гарвановы были порядочные люди, хотя отец, случалось, и буянил, выпив лишнее. Ружена всегда заботилась о том, чтобы не оставить о себе дурную славу: мы ведь не нищие, не цыгане, не бродяги, мы артисты.

Сколько раз семья голодала, по нескольку дней перебиваясь сухим хлебом. Но украсть курицу или гуся? Ружена лучше дала бы отрубить себе руку.

Нередко случалось, что в селении, куда они приезжали, что-нибудь пропадало — кролик, поросенок, конская упряжь, попоны. Тогда к Гарвановым являлись стражник и староста, делали обыск, рылись в фургонах, но никогда ничего не находили.