Пламенная кода - [21]

Когда стало очевидно, что ожидаемый День Ноль откладывается и, вполне возможно, не наступит вовсе, что на чудо рассчитывать не приходится, командор Хендрикс собрал старших, объявил, что состав всех групп меняется, и очень сжато пояснил, почему это должно случиться. Смысл заключался в том, что самые сильные и выносливые мужчины – командор поименно перечислил всех, кого относил к упомянутой категории, – должны принять на себя заботу о женщинах и детях.

– Дело принимает весьма скверный оборот, – добавил он. – Но ведь мы не намерены сидеть и ждать, сложа руки на животе, не так ли?

– Нас очень много, – неуверенно вставил Ланс Хольгерсен. – Если мы двинемся на них всей толпой…

– Как со стариной капралом, не получится, – возразил Оберт, который старшим ни в одной группе не был, но на собраниях присутствовал, фактически узурпировав права вольноопределяющегося советника. – Капрал не хотел в нас стрелять. А эти – хотят. И если я правильно понял, у них какое-то серьезное оружие. Они просто расстреляют нас с безопасного расстояния.

– Что вы предлагаете? – спросил Жерар Леклерк.

– Нужно разделиться, – сказал Оберт, – и рассыпаться по всему доступному пространству так далеко, как только удастся. Тогда и каратели, хочется верить, разделятся и перестанут быть ударной группой. Не будут заводить и взбадривать друг друга. Это умерит их боевой пыл. Они окажутся каждый за себя. А там не все храбрецы и удальцы. И тогда уж… как повезет.

– А если не разделятся? – испытующе спросил Леклерк.

– Это эхайны, – сказал Оберт уверенно. – А мы – легкая добыча. Непременно разделятся.

– Вы уже надавали нам столько неудачных советов, Дирк… – начал было Руссо, но командор Хендрикс жестом прекратил дискуссии.

– Так мы и поступим, – сказал он строго. – Причем не мешкая ни секунды.

– И все же стоило бы собрать вместе всех здоровяков, – набычившись, сказал Хольгерсен. – Мы, по крайней мере, встретили бы карателей как полагается.

– Не стоило бы, – веско промолвил командор. – Здоровяки, как вы говорите, понесут детей и, если потребуется, поддержат женщин. Женщины и дети. Это самое важное. Спасите женщин и детей – и на небесах, если что, вам все простится. Я ведь не говорю ничего нового, не правда ли? А встречать карателей будут самые пожилые, вроде меня. Зато с оружием в руках.

– Хорошая мысль, – зловеще сказал Юбер Дюваль.

– Наглядный социал-дарвинизм, – проворчал Руссо, но спорить не стал.

Зато попытался прекословить Геррит ван Ронкел, доказывая, что сорок два года – вполне почтенный возраст, а здоровяком его можно назвать разве что в насмешку, и вообще он не любит детей, да и к женщинам относится с опаской. Командор Хендрикс оборвал его ропот коротким ледяным взглядом, и тот, более не переча, взял за руку двоих малышей, Лакруа и Рамбо, и отправился собирать свою группу.

– А мне дадут цкунг? – с надеждой спросил Оберт.

– С какой это, позвольте, стати вам вдруг дадут оружие, Дирк? – поразился командор Хендрикс.

– Но ведь я останусь?

– Мне жаль, Дирк, – сказал командор. – Но вы, верно, были невнимательны. Ведь я, кажется, поручил вам группу из десяти человек. – И он терпеливо пустился в перечисление: – Луи Бастид, Жан Мартино, Жанна Мартино, Клэр Монфор, Франц Ниденталь, Аньес Родригес, Лукас Родригес, Хорхе Родригес…

– Командор, здесь какая-то ошибка! – взмолился Оберт. – Уж кто-кто, но я уж точно не подпадаю под определение «здоровяка»! У меня, если вы забыли, нога…

– Давид Россиньоль, Армандо Торрес, – безжалостно закончил командор Хендрикс. – Вы ведь не собираетесь со мной спорить? Дирк, вы отвечаете за этих людей. Уведите их как можно дальше. И, быть может, этим вы их спасете.

Оберт выпрямился во весь свой невеликий рост, одернул куртку и сообщил своему лицу выражение гранитной непреклонности.

– Я хотел бы остаться, – заявил он твердо.

– Зачем? – кротко спросил командор.

Оберт слегка стушевался.

– Мне интересно, – сказал он, краснея.

– Дирк, – сказал командор проникновенно. – Вы тратите мое и, что намного ужаснее, свое время. И что особенно ужасно – время женщин, детей и не самых энергичных мужчин. Просто чтобы вы поняли: если все пойдет так, как оно идет сейчас, те, кто останется здесь, умрут первыми. А я пока не вижу признаков, чтобы что-то изменилось к лучшему. Вы хотите увидеть, как мы умрем? И сами хотите умереть вместе с нами? Бросьте, Дирк, вы не самый храбрый в нашем кругу, и вы еще достаточно молоды. Пускай у вас будет хотя бы небольшой шанс на благоприятный исход. А мы – я, Юбер Дюваль, Жозеф Мартино… все мы кое-что успели повидать в той, прежней, жизни… – Командор начал понемногу раздражаться, что для него было совершенно нехарактерно. – Теперь объясните мне, почему я, человек невеликого красноречия, вынужден объяснять прописные истины такому образованному умнику, как вы? Черт вас побери, Дирк, сделайте хотя бы что-нибудь полезное в своей жизни – если не для себя, то хотя бы для этих людей!

Прежде чем Оберт собрался с еще какими-то, увы, легковесными возражениями, командор повернулся к нему спиной и заговорил о чем-то с Дювалем-старшим. Небритые, грузные, с оружием в мощных лапах, они напоминали партизан какой-нибудь старинной войны, замышляющих диверсию против оккупантов. «Конечно, я просто мечтал остаться, – досадливо думал Оберт. – Все прочие житейские радости я уже испытал. Меня лупили под дых и тыкали хоксагом под ребра. Причем, что характерно, безо всякого удовольствия. Капрал Даринуэрн, помнится, сам же помог подняться и, заботливо отряхивая мусор с моей куртки, сказал: мне совсем не хочется вас наказывать. Но есть порядок, и его никому нельзя нарушать, даже вам. Вы можете впредь вести себя так, чтобы мне не пришлось заниматься тем, чем я не хочу заниматься? А я, помнится, ему отвечал в том смысле, что не можете ли вы, капрал, сделать так, чтобы мне впредь не захотелось нарушать ваш идиотский порядок, который давит мне на психику?.. Помнится, он пожал плечами и предложил неуверенно: могу побить вас еще немножко, но мы как-то очень скоро сошлись на том, что это не решает нашей проблемы… Вот умирать мне еще не доводилось. И если уж выбирать между глупой смертью и геройской, я бы, само собой разумеется, предпочел геройскую. Но для того, чтобы красиво умереть, нужна публика. Ведь кто-то должен поведать потомкам, как замечательно выглядел наш погибающий герой, какие огненные взоры он расточал своим погубителям и какие яркие, язвящие супостата речи произносил непосредственно перед тем, как испустить дух! Если нет другого выбора, меня бы устроил и такой вариант. Речь сочинить я смогу легко. Но разница в том, что командор и его друзья-партизаны желают поскорее избавиться от публики. Их вовсе не заботит, донесет ли кто-то до потомков их подвиг или нет. Поэтому они настоящие герои, а я несчастный трус». Он бросил унылый взгляд на опушку, где цепью, словно вкопанные в землю языческие идолы, обратив лица к лесу, недвижно стояли эхайны. «Хорошо также иметь приказ, – подумал он. – Простой и ясный. И точно знать, что честь превыше жизни». Чувствуя себя больной собакой, которую вдобавок еще отлупили и прогнали, Оберт поплелся к дожидавшейся его в сторонке красотке Клэр. Нога уже не давала о себе знать, но отчего-то невыносимо хотелось на нее прихрамывать.