Плагиат (Исповедь ненормального) - [5]

— Да ладно, вообще не надо.

— За мной, за мной, — пообещал Гусев, испытывая, скорее всего, облегчение.

3

Прошло часа два или три. Именинница танцевала с незнакомыми кавалерами, Гусев работал в оркестре, лишь изредка, в перерывах, подсаживаясь. Мы сидели вдвоём с Зюскевичем, уже сильно выпившие, пили ещё и разговаривали. Я говорил о самом важном.

— …Понял давно. Признаваться не хотел. Боялся.

— Кому? — говорил Зюскевич, роняя пепел себе в рукав.

— Я боялся признаться самому себе, что всю жизнь занимаюсь не своим делом.

— А что такое?..

— Я пишу роман.

— Да-да, эпопею. Все знают.

— Смешно?

Зюскевич удивлённо помотал головой.

— Вот именно. Это даже не смешно.

— А сейчас все пишут. Скачивают программу и пишут.

— Какую программу?

— «Логос». Сто тысяч цитат, изречений и афоризмов.

— Ну и что?

— Берёшь за основу какую-нибудь экзотическую хрень, вроде арабских сказок. Чтобы стиль. Ну, не Маринина…

— Понятно.

— Подставляешь немного другие имена, немного другой сюжет. Можно перенести в нашу реальность. А самое главное, после каждого абзаца, где что-то вообще делается, вставляешь умное отступление. То есть, если, допустим, ключевое слово абзаца «лошадь», ты вводишь в программу «ЛОШАДЬ» и выбираешь цитату. Или две. Пишешь своими словами. То есть, в стилистике тех же арабских сказок. И так страниц на четыреста. Чем не Пуэльо? А читателю приятно, что не Донцова, что он вроде как приобщается…

— Коэльо. На четыреста много. Сейчас столько не читают. Двести страниц за уши. Только мне уже не надо.

— Правильно, лучше не надо. Начнёшь думать, что ты в правду талантлив. Что всё сам придумал, а из пустоты ничего не появляется… Это не надо.

— Не надо.

— Но важнее всего детали. Допустим, если на почте, то обязательно указать, что пахло сургучом, а в сарае — прелым сеном. Метафоры, вроде того, что лужа под деревом была похожа на спящую цыганку…

Я стал думать, что раньше совершенно не знал Зюскевича. Мне мешало его понять то, что он влюблён в Берёзкину. А влюблённый человек на себя не похож. В него будто вселяется глупый и упрямый чертёнок.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Пишу такую программку для шефа. Он маршал Советского союза, хочет мемуаров.

Мы чокнулись и выпили.

— Или ещё есть такая штука — «Литератор», — продолжал Зюскевич. — Для стилизаций.

— Что делает?

— Сама пишет.

— Может сочинять?

— Ну так. Немного. Стилизации.

— Объясни.

— Ну, представь, что твоя фамилия Акунин, а ты хочешь писать как Гоголь.

— Или как Чехов.

— Как Гоголь или как Чехов. Хочешь?

Я кивнул и махнул рукой.

— Ты садишься за стол и выписываешь на нарезанные квадратики начала, середины и концы фраз. Складываешь в три кучки и перемешиваешь.

— Как домино.

— Как домино. Потом раскладываешь по три карточки…

— Тройка, семёрка, туз.

— …Получаются новые предложения.

— Легче написать.

— Кому как. Кому-то, может быть, легче бумагу резать.

— Картон.

— Картон! А кому-то легче написать.

— У Сорокина есть. Куски. Клоны пишут.

— Да, точно. Типичные такие болванки текста. Как будто мёртвый написал. Зомби.

— А что программа?

— Она делает. Там, внутри. Эти тексты. Книги. Нажал — «Три мушкетёра», нажал — «Собор Парижской Богоматери»…

— Два.

— Как?..

— «Три мушкетёра-два». Сиквел.

— Точно. Нет, конечно, надо поправить. Отредактировать. Но главное уже есть. Болванка. Массив художественного текста. Делается одной кнопкой. Раз и готово.

— С сюжетом всё равно будет проблема.

— А если без сюжета? Я читал. Такого тоже много.

— Можно без сюжета, — кивнул я. — Джойс, Кафка, Пруст… Поток сознания.

— Поток?..

— Ну, бывает. Талант есть… а писать нечего. Тогда пишут просто так, ни о чём, поток сознания.

— А кто читает?

— Критики любят. То, что ты говоришь, — рыба.

— Рыба?..

— Ну, твоя программа. Песни сочиняют. Сначала музыку. Стихов нет. Поют рыбу — тары-бары-растабары… набор слов. Потом поэт сочиняет. Болванка называется «рыба».

— Нет, не «тары-бары», там уже заложено…

— Я понял.

— В чём проблема?

— Проблема в том, — я поднял глаза на Зюскевича, — что ЭТА ПРОГРАММА У МЕНЯ В ГОЛОВЕ.

Зюскевич несколько минут думал.

— Такая хорошая память?

— Четыреста томов Библиотеки Всемирной литературы. Плюс всё заметное, что выходило после перестройки. Вот это особенно, хотелось бы… удалить. Ну, delete по вашему. Особенно Сорокина.

— Почему?!

— Не хочу. Моя голова, имею право. Потому что вообще больше не хочу. Завязал.

Зюскевич не понял и начал смотреть на бутылку.

— Не туда!! Писать.

— А… Это ничего. Эпопею?..

— И вообще. Эпопею в первую очередь. Сожгу.

— Правильно. Как-то она тебя не радует. Чисто по жизни.

— Отсюда как стереть?! — я постучал себя по голове.

— Надо подумать.

— Стереть отсюда?..

— Конечно.

— Чушь, трёп, треп… треп-панация.

— Не-не-не, не так. Нельзя. В психику нельзя. Туда, в ум, нельзя. Ни в коем случае.

— А как? Как избавиться?

— Ну как… Ну, допустим, если ты заехал куда-то… Как от этого избавиться?

— Не понял…

— Ну, ты повернул и заехал… не туда. Что делать?

— Вернуться.

— Вернуться — и выбрать — правильную — дорогу.

Ошибочно приняв последнюю фразу за метафору, я надолго задумался.

— Дзен-буддизм?

— Куда? — не понял Зюскевич.

— Вернуться и выбрать правильную дорогу. Дзен-буддизм?