Плач юных сердец - [14]

— Билл, — сказала Люси, — из того, что ты говоришь, как-то непохоже, что ты ее потерял, — скорее, ты ее бросил.

— Ну конечно же, — проговорил Билл, все еще прикрывая глаза рукой. — Конечно. Но разве это не самая страшная потеря? Когда не можешь осознать ценность чего-то до тех пор, пока не выбросишь своими руками?

Билл Брок остался у них ночевать («Я так и знала, — сказала потом Люси. — Знала, что этим все и кончится») и на следующий день уехал только после обеда.

— Ты никогда не замечал, — спросила Люси, когда они остались вдвоем, — что сочувствие к человеку — к любому человеку — испаряется, как только он начинает рассказывать, как долго и горько он плакал?

— Ага, — сказал Майкл.

— Хорошо, хоть уехал, — проговорила она. — Но он вернется, причем довольно скоро. И станет частым гостем, можешь не сомневаться. Только знаешь, что хуже всего? Хуже всего, что мы, наверное, уже никогда не увидим Диану.

У Майкла сжалось сердце. Он даже не подумал об этом, но, стоило Люси об этом заговорить, сразу понял, что так и будет.

— Когда люди расстаются, от тебя всегда ждут, что ты примешь чью-то сторону, — продолжала она. — Забавно, что это происходит, по сути, случайно. То есть если бы нам позвонила Диана — а такое вполне могло случиться, — тогда она осталась бы нашей подругой, а Билл Брок незаметно исчез бы из нашей жизни.

— Я бы на твоем месте не стал так переживать, — сказал Майкл. — Может, она и так нам позвонит. В любой момент может позвонить.

— Нет. Думаю, я достаточно хорошо ее знаю, чтобы не рассчитывать на это.

— Да гори оно все — давай мы сами ей позвоним?

— Как? Мы же даже не знаем, где она. Правда, это можно узнать, только она вряд ли обрадуется нашему звонку. Ничего уже не изменишь.

Через некоторое время, закончив с посудой, она стояла в дверях, с грустью вытирая руки.

— А я так надеялась, что мы с ней подружимся, — проговорила она. — И с Полом Мэйтлендом тоже. А ты? Я всегда считала, что это такое хорошее… знакомство.

— Майк Дэвенпорт? — буквально через несколько минут спросил по телефону застенчивый бархатный голос. — Это Том Нельсон. Слушай, мы с женой посоветовались и решили позвать вас в гости в пятницу вечером. Вы сможете прийти к ужину?

И Дэвенпортам показалось, что, быть может, их тяга к хорошим знакомствам не останется в итоге без ответа.

Глава четвертая

— Квартирка так себе, сами увидите, — предупредил Том Нельсон, торопливо спустившись со второго этажа, чтобы открыть для них застекленную входную дверь. — С четырьмя детьми за порядком не уследишь.

На верхней площадке их встречала с улыбкой его жена, некогда ревностная католичка, едва не погубившая этим карьеру своего мужа.

Ее звали Пэт. Следы набожной и пугливой девочки из Цинциннати все еще можно было прочесть на ее лице, когда, склонившись в пару над кипящей кастрюлей, она проверяла, не готовы ли овощи, или бросала косой взгляд на духовку, чтобы решить, не пора ли вынимать жаркое и поливать его соусом, но стоило ей вернуться с бокалом в руке в гостиную, как становилось ясно, что Музей современного искусства тоже не обошел ее своим влиянием. На ней было модное тогда простое платье, держалась она очень прямо, но без всякого напряжения, а улыбка и большие красивые глаза от природы казались одновременно веселыми и ответственными.

Трое младших детей уже спали, старшему же — пухлому шестилетнему Филипу, чье круглое лицо не выдавало ни малейшего сходства ни с отцом, ни с матерью, — разрешили пока не ложиться, и он подозрительно разглядывал гостей. Пэт пришлось долго уговаривать его, прежде чем он решился предложить гостям тарелку соленых крекеров с печеночным паштетом, затем, поставив тарелку на столик, он вернулся к матери и приник к ее коленке.

— Мы уже начали думать, что в Ларчмонте живут только те, — говорила тем временем Пэт Нельсон, — кому, кроме этого Ларчмонта, ничего не надо.

И Люси тут же заверила ее, что они с Майклом начинали думать абсолютно то же самое.

Вопреки ожиданиям Дэвенпортов, ни о живописи, ни о поэзии они не говорили, но Дэвенпорты быстро поняли всю несообразность своих ожиданий: в такой компании профессионализм попросту считался чем-то само собой разумеющимся. Поэтому разговор шел почти исключительно о вещах самых тривиальных.

Всеобщее отвращение вызывал кинематограф, хотя никто не отрицал, что фильмов за свою жизнь посмотрел немало, и они принялись развлекать друг друга киношными анекдотами. Что, если на роль Скарлетт О’Хары взять Джун Эллисон?[21] Что, если роль Хамфри Богарта в «Касабланке» дали бы Дэну Дейли?[22] Может, в кинобиографии Альберта Швейцера лучше было снять Бинга Кросби или Пата О’Брайена?[23] А потом Майкл задал вполне риторический вопрос: возьмется ли кто-нибудь подсчитать, в скольких сотнях самых разных картин — комедий, любовных и военных драм, детективов и вестернов — имеется фраза «Подожди, я сейчас все объясню»? И он даже смутился от неожиданности, когда все расхохотались, как будто никогда в жизни не слышали ничего смешнее.

Филипа отправили к братьям в спальню, где, вероятно, стояли аж две двухъярусные кровати, и вся компания вскоре переместилась за кухонный стол. Стол был не слишком большой, и четверо едва за ним помещались, а в кухне было все еще жарко от готовки. На полу в противоположном от плиты углу, который теперь загораживал стол, Майкл заметил пластину оцинкованного железа; рядом с ней стояла картонная коробка с рекламой рисовых хлопьев «Келлогз», из которой торчали еще не распечатанные рулоны подстилочной бумаги. Майкл решил, что краски, тушь, ручки и кисти хранятся, должно быть, в той же коробке.