Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях - [95]

* * *

«Не сразу, но вскоре мне досталась отдельная келья (это о жизни в Малоярославце – прим. ред.), я ощутила совершенный комфорт, осознав сладость монашества, потому что стала молиться, будто бы забрезжило осуществление той цели, которая увела меня из мира. Поэтому весть о назначении старшей в Барятино ужаснула, начальствование никогда не казалось мне привлекательным, и первая мысль явилась – бежать. До духовника быстро добраться возможности не представлялось, а знакомый священник, которому я поплакалась, сказал: «Конечно, если хочешь молиться Богу, не ходи» (теперь он начисто не помнит этих слов).

Но сверлила и другая мысль, дерзкая и, как выявилось после, самонадеянная: а не попытаться ли? Нельзя ли исключить начальствование, т. е. неравенство, окрики, принуждения, наказания, словом, устроить монашеское общежитие на основах, за неимением соответствующего женского аналога, братолюбия? О чём просила Бога в те дни, не помню, скорей всего, захватил хаос всяческих размышлений, главным образом практических: что брать с собой, как выживать посреди пустыни – воображалась именно пустыня, деревни мы не знали и на её помощь не рассчитывали, на дворе голодные девяностые годы, в Москве действовали какие-то талоны, а здесь благодаря усилиям владыки Климента монастыри получали гуманитарную помощь. Но Барятино в монастырях не числилось.

– Первые впечатления от Барятина? Первая поставленная цель? Или жизнь шла спонтанно, управляли обстоятельства?

– Первые впечатления – когда мы приехали на осмотр вдвоем с м. Николаей – сплошь отрицательные: лес далеко, никакой такой природной красоты, впрочем, стояла ранняя весна, деревья голые, к храму вела разбитая проселочная дорога, в глубоких ямах, слегка присыпанных щебенкой, туалет, понятно, на улице, дом приходской вроде и большой, но келий всего три, две из них довольно большие, в одной трапезная, в другой устроены нары для ночующих после всенощной, третья, поменьше, предназначалась для священника; какое-то подобие уюта создавали бревенчатые стены, хорошо смотрелась баня, но в общем тоска, пожилые женщины, здесь обитающие, хотя и мечтали, по слухам, о монастыре, и жили, как в общине, группируясь вокруг служившего здесь много лет иеромонаха Аркадия, тогда уже возведенного во епископа, встретили нас не больно-то приветливо.

Но когда я вошла в храм… снаружи он смотрелся обшарпанным, а внутри ещё беднее: купол выкрашен прямо по кирпичу серой масляной краской, а стены грязно-розовой, по периметру начертаны неровные коричневые кресты. И поразительно – что-то было в этом храме совсем необыкновенное, он дышал и излучал удивительную притягательную силу, словно говорил со мной. Вот первый момент, когда мне подумалось: может, изгнание из Малого не только воля игумении, но и воля Божия?

Как все нормальные церковные люди, мы понимали зависимость нашего положения от интенсивности молитвы, поэтому главной целью, по приезде впятером в Барятино, поставили ежедневное уставное богослужение по-монастырски, хотя священник первое время служил только воскресную литургию с субботней всенощной. Кроме того, нужно было готовить обед, мыть посуду, стирать, убирать дом. Как только потеплело, начали сажать огород, появились куры, корова. Как со всем управлялись, не понимаю сейчас, конечно, работали буквально до упаду. Интересно, что в отсутствие мобильников и, в сущности, телефона (он был, но сельский, мало куда удавалось дозвониться), нас как-то находили, приезжали люди, не только местные прихожане, но и москвичи, помогали нам и продуктами, и трудами.

‹…›

Точно не помню, сколько лет, но не менее десяти, я мирилась с действительностью на единственной утешительной мысли: уйду, убегу. Я то ли по природе, то ли по усвоению дохристианской своей жизни, закоренелый пессимист и легко впадала в отчаяние. Сестры первоначальные казались «жестоковыйными», меня съедало одиночество: не с кем слова молвить, да и во мне, в моих, скажем, знаниях и кое-каком христианском опыте никто вроде не нуждался, вопросов никто не задавал, о перспективах я мечтать не умею. Короче, удержалась только благодаря духовнику, который на мои вопли отвечал: «Ну, еще немножко потерпи, там видно будет». Одна подруга моя, игумения, успокоила меня однажды, ответив на мои жалобы: «Все умрём». А в какой-то момент, не помню, на десятом или пятнадцатом году, вдруг озарило: это же мои детки, Господом приведенные, как можно их бросить, кто придет вместо меня, вдруг станет их обижать…

‹…›

– В нашем монастыре кто-нибудь получает епитимии?

В «Плаче…» есть примеры, но ни одного из нашей жизни. Из нашей знаю один, когда послушница заслуженно получила пяток земных поклонов за незакрытую дверцу машины на дороге в Москву. Помню, что даже обрадовалась, вот и у меня начинается настоящая монашеская жизнь: епитимия, поклоны…

– По ряду причин не решаюсь наказывать, назначать епитимьи, «раздевать», ссылать на коровник и т. п. Потом, злостных нарушений устава и дисциплины не наблюдаю, разве по немощи, нездоровью, а в сестрах не вижу таких пороков, которые можно уврачевать, карая. Меня заслуженно упрекают в мягкотелости, но обычно требуют строгости для других, а сами не выносят и легких замечаний. В общем, руководитель из меня плохой получился, чего и следовало ожидать… Я чрезвычайно отчетливо понимаю, почти воочию вижу, как держит нас Господь в Своей длани, иначе всех бы давно разметало из монастыря.