Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях - [80]

: испытывать не только, по Дионисию Ареопагиту, приязнь, ἀγαπῇ, но вожделение, ἔρος{672}, а по святому Максиму – даже страстную преданность Богу{673}. А затем уж, естественно, угомониться{674}, то есть ничего не ожидать, ничего не искать своего, вверяясь лишь воле Божией, любому времяпрепровождению предпочитать общение с Христом, в Котором свет, и премудрость, и радость, и всякое утешение.

Приют для неудачников

Вот так я обрел свою юность, в проигранной битвы тумане,

Вот так я обрел свое сердце, войдя к пораженью в обитель.

Мы вышли на битву под стягом свободным,

Мы жаждали радости, а не победы,

Мы долго топтались на поле бесплодном…

Вопрос – в ожиданье, а в битве – ответы.

Г. К. Честертон{675}

В монастырь больше тянутся идеалисты и романтики, непрактичные, неделовые, кому не так уж трудно расстаться с имением ради совершенства{676}; но обещанное блаженство не приближается, а удаляется, как горизонт. «Ах, батюшка, никак не становлюсь лучше, зачем только живу в монастыре!» – «Удивляюсь твоему оптимизму, – отвечает духовник, – вот И. пишет, что стала хуже, много хуже»…

Трехмерный ум напрасно тщится протолкаться к тайнам божественных установлений; за минутным вдохновением только вообразишь, что чего-то добился, куда-то взошел, что-то обрел, удушливой волной находит искушение и, захлебываясь, тонешь, и нету крыльев, ни почвы под ногами, не видно смысла, творческого роста, какого-нибудь развития…

Обычная горькая драма осознания неосуществимости евангельских заданий и недостижимости цели, переживаемая в той или иной мере всяким христианином, для монаха, рискнувшего всем, должна оборачиваться и вовсе трагедией. Нет страдания более жгучего, чем любовь к Богу, утверждает преподобный Исаак Сирин, следом однако добавляя: Господи, удостой меня испить из этого источника!{677}

«Ой, а правда у вас балерина из Большого театра живет? – спрашивает девушка на почте. – Говорят, у нее личная жизнь не сложилась, так она в монастырь пошла?» Сестры, в том числе и бывшая профессиональная певица, чья биография, очевидно, дала повод к слуху, от души повеселились: «Ничего себе: в Большом театре – и не сложилась жизнь!»

Поначалу возмущает устойчивость расхожего предрассудка: дескать, куда ж деваться бедолагам, не умеющим выигрывать, равнодушным к большим деньгам, пренебрегающим карьерой, не расположенным к браку, больно обжегшимся при попытках разжигать чужие костры… Но с течением времени соглашаешься: да, правда, монастырь – приют для неудачников. Впрочем, и Господь наш, как давно замечено, потерпел, с точки зрения преуспевающего обывателя, беспримерный жизненный крах: ничего не нажил, дома не построил, сына не родил, деревьев не сажал, семьи не имел, никем не понят, всеми предан, позорно убит.

Но все-таки, где радость и веселье{678}, где покой, удобное ярмо, легкое бремя?{679} Чистое благородство христианства, прекрасные порывы духовной жажды повседневно одолеваются низостью, телесностью, готовностью к измене ради вещей суетных и ложных. Руководства по аскетике рекомендуют неустанно бороться с тиранством плоти, понуждать себя, мужественно вести кровавую схватку, употреблять жесткие ограничения, в постоянном напряжении души попирая грех, подавляя телесные и душевные страсти усилием воли. Так, будущий архиепископ Феодор (Поздеевский), в своей диссертации по аскетике обвиняя богоискателей в «слабости воли перед высотой нравственных требований христианства, воли расшатанной, расслабленной, не привыкшей руководиться каким-либо определенным принципом, а только увлечением минуты», предлагал «перевоспитывать порочную волю» путем «стеснительного режима и ограничений», коим подвергают «детей и разного рода преступников»{680}.

В монастырь больше тянутся идеалисты и романтики, непрактичные, неделовые, кому не так уж трудно расстаться с имением ради совершенства.

Сколько бедных грешников, получая такой совет, окончательно сникают, хорошо зная о себе, по анекдоту: сила – вроде есть, воля – вроде есть, а силы воли нет… Что ж, тренировать ее, спать на гвоздях, как Рахметов? Или учиться у мудрецов Востока, сулящих всего за пять лет употребления нехитрых ритуалов, медитаций и правильной диеты упорядочить душевный хаос, подчинив его рассудку: поступай правильно, храни чистоту помыслов, укрепляй характер, уменьшай потребности, держись простоты, и избежишь неприятностей, придешь к гармонии, а значит, к абсолютному улучшению качества жизни{681}.

Но демагогические обещания йогов подразумевают рационализацию, несовместимую с живой реальностью. Какая стерильная тоска воцарилась бы в мире, научись человек действительно управлять эмоциями и согласись сузить себя до предсказуемых, аккуратно дозированных чувств и заранее обдуманных, выверенных, безупречных поступков!

Притом опираются опять-таки на аутотренинг, жесткую дисциплину и строгий самоконтроль, совершенно не учитывая прискорбного моего слюнтяйства, мягкотелости и полного банкротства воли; во мне не находится ничего, поднимающего ввысь, и, вероятно, каждый удостоверен пестрым жизненным опытом в безнадежности попыток самому вытаскивать себя из трясины; в том-то и дело, потому и взыскуем Спасителя: аще убо вера, яже в Тя, спасает отчаянныя, се верую, спаси мя….