Плач соловья - [51]

— Да, это мы, — впервые улыбнулась миссис Кавендиш, глядя в наши лица. — Девятнадцатый век. Хозяева преступного мира старого Лондона, величайшие злодеи викторианской эпохи. Не было порока, который не платил бы нам дань. Мы смеялись над полицией и политиками. Мы погубили самого Жюльена Адвента.

— Не столько мы, сколько вы, дорогая, — сказал мистер Кавендиш. — Никогда не приписывал себе чужие заслуги.

— Но без вас у меня бы ничего не вышло!.. Так о чем мы? Ах, да. Сначала мы, как и многие, столкнулись с коррупцией в деловом мире и обнаружили, к нашему удивлению, что при правильном подходе легальный бизнес гораздо прибыльнее криминального. Мы отложили в сторону наши знаменитые маски, порвали старые связи и создали себе новые имена в деловом мире. Мы достигли процветания по большей части за счет наших не столь решительных конкурентов и скоро превратились в корпорацию. А поскольку корпорации бессмертны, мы тоже обрели бессмертие. На Темной Стороне такое случается. Пока процветает наш бизнес, процветаем и мы. Пока он существует, существуем и мы. Деньги — это власть, власть — это магия. И всякая угроза благополучию фонда Кавендишей — это угроза нашему благополучию!

— Поэтому мы относимся к подобным угрозам очень серьезно, — сказал мистер Кавендиш. — Мы защищаем свои права решительно и бескомпромиссно.

— Вы обыкновенные стервятники, — сказал Мертвец. — Паразитируете на чужих слабостях, жиреете на трупах тех, кого погубили.

— Мы олицетворяем высшее достижение века капитализма! — возразила миссис Кавендиш.

— Кажется, понимаю, почему вы называете друг друга не иначе, как мистер и миссис, — сказал я. Мне почему-то очень захотелось вставить что-нибудь в их речи. — Иначе вы можете запутаться в своих именах и забыть, кто вы такие сегодня.

— Справедливо, — сказал мистер Кавендиш, — но не имеет отношения к делу.

— Жюльен Адвент рано или поздно до вас доберется, — сказал я. — Он никогда о вас не забывал.

Мистер и миссис Кавендиш посмотрели друг на друга и лучезарно улыбнулись.

— О, мы тоже прекрасно его помним! — сказала миссис Кавендиш. — Знаете, есть одна история… Жюльен не любит ее рассказывать. Кажется, он не рассказывал ее вообще никому и никогда. Его великая любовь, которая выдала его Маскам Смерти, благодаря чему он провалился во временной сдвиг, перед вами. Это я. Как же я могу забыть, каким было его лицо в тот миг, когда я сняла свою маску? Его ужас и потрясение… Я долго смеялась. Я думала, что никогда не смогу остановиться.

— Вы знаете, он плакал, — сказал мистер Кавендиш. — Настоящими слезами. Впрочем, Жюльен всегда был сентиментален.

— На самом деле ему некого винить, кроме самого себя, — сказала миссис Кавендиш. — Судите сами. Когда мы встретились, я работала в эстрадном кордебалете: ну, знаете, когда больше танцуешь, чем поешь. Голос так себе, но ноги очень даже ничего. Я ему приглянулась. Надо сказать, в те времена джентльмены нередко обращали на меня внимание. Он показал мне роскошную жизнь, привил вкус и аппетит к дорогим вещам. Но некоторые привычки он отказался оплачивать. Думал, что этим спасет меня. Ему стоило спросить, хочется ли мне спасения. Что ж, мне пришлось искать кого-нибудь менее упрямого. И вот на одном из вечеров, которые устраивал Жюльен, я встретила наконец щедрого и великодушного джентльмена. Маску Смерти, как вы уже, наверное, догадались. Он ввел меня в мир денег и удовольствий, и скоро мне стало казаться, что я там родилась. В конце концов я и сама надела маску. Жизнь на вершине преступного мира оказалась не в пример интереснее, чем в объятиях Жюльена. Когда пришло время столкнуть его во временной сдвиг, я не испытывала никаких сожалений.

Ионе, видимо, история показалась скучной.

— Расскажите, что мы сделали с Россиньоль! — потребовал он. — Я хочу видеть его лицо! Что он скажет, когда осознает свое бессилие!

— Достигнув некоторой популярности, наша милая Россиньоль стала чересчур независимой. — Мистер Кавендиш говорил неохотно, будто лишь делал одолжение Ионе. — Она перестала советоваться с нами, завела собственные знакомства. В свое время, когда ее никто не знал, она с удовольствием подписывала составленные нами контракты, а потом начались сепаратные переговоры с руководством студий звукозаписи. Ее уверили, что старые контракты нетрудно разорвать — если Россиньоль будет слушать своих новых друзей. Тогда-то она и потребовала от нас более выгодных условий, пригрозив, что уйдет.

— Разумеется, мы не могли этого допустить, — сказала миссис Кавендиш. — Слишком много в нее вложено. Мы открыли ее, мы холили ее и лелеяли, мы сделали ее конкурентоспособным товаром — и должны потерять все, когда пришла пора получать дивиденды! Мы имеем полное право защищать свои инвестиции. Вы напрасно так уверены, будто сражаетесь за правое дело, мистер Тейлор! Эта страдалица не нуждается в спасении. Да и от чего? От славы? Или, может быть, от богатства? Мы обещали сделать ее звездой и от своих слов не отказываемся. Но она принадлежит нам, и никому другому.

— А как насчет свободы выбора? — спросил я.

— Никак, — ответил мистер Кавендиш. — Бизнес есть бизнес. Вручая нам свою судьбу, Россиньоль подписалась, что отбросит все эти глупости. Она принадлежит фонду Кавендишей.