Плач по красной суке - [3]
Мне объяснили, что машинистка печатает вслепую на двух языках: русском и немецком. К сожалению, знание немецкого языка используется не полностью, потому что машинистка была в плену и теперь ей не дают допуска к секретным работам.
Тогда же мне впервые показали тебя в столовой, за обедом. Ты выглядела почти девчонкой.
Потом корректоры стали жаловаться, что стук машинки мешает им работать, якобы не дает сосредоточиться, и поэтому они пропускают массу ошибок. Тогда Ирму перевели в маленький застекленный загончик — часть комнаты, где работала я.
В нашем помещении в основном сидели чертежники, копировщики, ретушеры и шрифтовики, поэтому считалось, что стук машинки особо не помешает. Наши дамы, конечно, были недовольны и роптали, тем более что этот кабинетец отделялся от нашей комнаты только стеклянной перегородкой. Некоторое время бушевал скандал, но Ирму подселили к нам, несмотря на наши протесты.
Вначале она и впрямь отвлекала нас от работы, но не стуком машинки, которая работала у нее как-то особенно легко и даже мелодично, а скорей самим фактом своего существования. В своей стеклянной клетке она выглядела как диковинная заводная игрушка — автомат безотказного действия.
Все мы были буквально загипнотизированы этой непрерывной пулеметной дробью. С недоумением и опаской косились на странного пришельца, будто органически привязанного к машинке все восемь часов рабочего дня. Сбитые с толку, подавленные этим чудесным явлением, будто разбуженные внезапно на своем рабочем месте, мы даже было встрепенулись и лихорадочно набросились на работу. Разом вдруг прекратились все хождения-брожения, перекуры и болтовня. Но навязанный загадочным феноменом темп и ритм работы был нам не по силам. Мы не привыкли так работать и очень быстро выдыхались.
Многие, не выдержав напряжения, в панике срывались с рабочего места и мчались в буфет, в гости к корректорам или просто в туалет, где можно спокойно все обсудить и обдумать.
А некоторые, наоборот, в тупом отчаянии погружались в какое-то наркотическое оцепенение, сидели и слушали эту непрерывную машинную трель, закрыв глаза и открыв рот.
Оторопь и смятение перед фактом такой бешеной работы были настолько сильны, что никому в голову не пришло жаловаться на помехи. Как видно, все воспринимали этот странный феномен как моральный упрек собственному безделью.
Усвоить преподанный урок мы, конечно, не могли, и очень скоро великие защитные силы нашего сознания выработали нужный иммунитет и мы перестали реагировать на загадочного пришельца, тем более что и сам он не обращал на нас никакого внимания.
В нашей редакции при небольшой военной типографии народ подобрался довольно разнородный и по судьбам, и по характерам. Работа была тихая и непыльная, с некоторыми возможностями подхалтурить, и местное начальство пристраивало сюда своих непутевых родственников.
Не знаю, по каким законам формируются и развиваются коллективы, но каждый из них (а я перебрала их достаточно) имеет свое лицо, и лица эти совсем не похожи друг на друга. Наш коллектив имел довольно-таки фантастическую физиономию. Может быть, тут сыграло роль разнообразие профессий: у нас были машинистки, стенографистки, чертежницы, ретушеры, корректоры, шрифтовики, технические редакторы и литературный редактор, художник-оформитель и художник-шрифтовик. Но я думаю, что профессии тут ни при чем, не они формируют лицо коллектива.
До сих пор мне кажется, что где-то есть нормальные здоровые коллективы, ну, может, малость скучноватые и посредственные, наподобие тех, что описаны в наших романах. Только мне лично такие не попадались. Но уж тот мой коллектив совсем не поддавался никакому описанию и осмыслению. То был вздор и фантасмагория в чистом виде. А может быть, мне это только казалось: я тогда начинала писать, и вся жизнь представлялась мне довольно неожиданной и абсурдной.
Я долго искала случая и повода познакомиться с тобой поближе, но привлечь твое внимание было практически невозможно. Ты уходила от контактов, ускользала от них, я думаю, вполне сознательно. Стучала себе под стеклянным колпаком, как автоматическая приставка к пишущей машинке.
Тем временем мы привыкли к твоему присутствию и воспринимали тебя уже как вентилятор или какой-то другой неодушевленный механизм. Но когда однажды мы вдруг обнаружили твою робкую тень на уголке нашего праздничного стола, то запаниковали, будто к нам ненароком подключили магнитофон или подслушивающее устройство. Одно то, что ты можешь нас слышать, настораживало и пугало. Потом кто-то пронюхал, что ты глуховата. Этот факт малость примирил нас с тобой, и мы изредка стали приглашать тебя на наши сабантуи.
Мы жили тогда в эпоху Великих Юбилеев. Круглые даты шли косяком. Митинги, парады, демонстрации, салюты, банкеты и застолья не прекращались никогда. Больше двадцати лет подряд бушевала наша общественно-политическая вакханалия. Радио, телевидение и все средства массовой информации надрывались в праздничных приветствиях, поздравлениях, овациях и здравицах.
Улицы и здания были разукрашены кумачовыми лозунгами, плакатами и портретами вождей. Эта бесконечная юбилейная лихорадка окончательно расшатала и без того зыбкий организм нашей общественной жизни. Застолья, пьяные оргии и сабантуи вошли в плоть и кровь трудовых будней как органический составной элемент, как противостолбнячная сыворотка, без которой уже невозможно стало шевелиться на своем рабочем месте. Пьянство постепенно превращалось в основную форму верноподданничества.
Мне бы очень хотелось, чтобы у тех, кто читает эту книгу, было вдоволь друзей — друзей-отцов, друзей-приятелей, друзей-собак, друзей-деревьев, друзей-птиц, друзей-книг, друзей-самолётов. Потому что, если человек успеет многое полюбить в своей жизни сам, не ожидая, пока его полюбят первого, ему никогда не будет скучно.Инга Петкевич.
«Лесные качели» — повесть о судьбе бывшего летчика, вышедшего на пенсию. Летное дело — главное и единственное в его жизни. Судьба свела его с подростками. Эта встреча оказывается очень важной как для него, так и для ребят, многое меняет в их жизни. «Большие песочные часы» — повесть о молодых сотрудниках одного НИИ. В основе повести — проблемы личности и коллектива, в ней говорится о внутренней ответственности каждого за судьбу своего товарища.
Владимир Курносенко - прежде челябинский, а ныне псковский житель. Его роман «Евпатий» номинирован на премию «Русский Букер» (1997), а повесть «Прекрасны лица спящих» вошла в шорт-лист премии имени Ивана Петровича Белкина (2004). «Сперва как врач-хирург, затем - как литератор, он понял очень простую, но многим и многим людям недоступную истину: прежде чем сделать операцию больному, надо самому почувствовать боль человеческую. А задача врача и вместе с нимлитератора - помочь убавить боль и уменьшить страдания человека» (Виктор Астафьев)
В книгу «Жена монаха» вошли повести и рассказы писателя, созданные в недавнее время. В повести «Свете тихий», «рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными " надеждами (и тогда же набирающим силу "новым " хамством), с ее туманным будущим. Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие.
Ты точно знаешь, что не напрасно пришла в этот мир, а твои желания материализуются.Дина - совершенно неприспособленный к жизни человек. Да и человек ли? Хрупкая гусеничка индиго, забывшая, что родилась человеком. Она не может существовать рядом с ложью, а потому не прощает мужу предательства и уходит от него в полную опасности самостоятельную жизнь. А там, за границей благополучия, ее поджидает жестокий враг детей индиго - старичок с глазами цвета льда, приспособивший планету только для себя. Ему не нужны те, кто хочет вернуть на Землю любовь, искренность и доброту.
Город Нефтехимик, в котором происходит действие повести молодого автора Андрея Кузечкина, – собирательный образ всех российских провинциальных городков. После череды трагических событий главный герой – солист рок-группы Роман Менделеев проявляет гражданскую позицию и получает возможность сохранить себя для лучшей жизни.Книга входит в молодежную серию номинантов литературной премии «Дебют».
Французский юноша — и русская девушка…Своеобразная «баллада о любви», осененная тьмой и болью Второй мировой…Два менталитета. Две судьбы.Две жизни, на короткий, слепящий миг слившиеся в одну.Об этом не хочется помнить.ЭТО невозможно забыть!..
Ольга - молодая и внешне преуспевающая женщина. Но никто не подозревает, что она страдает от одиночества и тоски, преследующих ее в огромной, равнодушной столице, и мечтает очутиться в Арктике, которую вспоминает с тоской и ностальгией.Однако сначала ей необходимо найти старинную реликвию одного из северных племен - бесценный тотем атабасков, выточенный из мамонтовой кости. Но где искать пропавшую много лет назад святыню?Поиски тотема приводят Ольгу к Никите Дроздову. Никита буквально с первого взгляда в нее влюбляется.
Роман испанской писательницы Анхелы Валвей, чрезвычайно увлекательный, горький и саркастичный, рисует гротескный образ современной женщины, жертвы жестоких разочарований, одиночества и цинизма, за которым очень часто скрываются искренние усилия добиться счастья в суровых условиях современной жизни.
Собаки издавна считаются друзьями человека, но еще неизвестно, что они о нас думают…Вам предоставляется уникальная возможность прочитать книгу, написанную Лабрадором в соавторстве с одной очаровательной юной женщиной, на долю которой выпало немало испытаний.
Роуз Ллойд даже не подозревала, что после двадцати пяти лет счастливого супружества ее муж Натан завел любовницу и подумывает о разводе. Но главное потрясение ждало впереди: любовницей Натана оказалась лучшая подруга Роуз и ее коллега по работе Минти…
С тех пор как в 2002 году Джулиан Феллоуз получил «Оскара» за «Госфорд-Парк», он снова взялся за перо. Перед вами увлекательная комедия нравов из жизни аристократов и актеров конца XX века. Это история, достойная Джейн Остин и чем-то напоминающая Ивлина Во.