Плач по красной суке - [2]
Я не была на ее похоронах, потому что уже больше года находилась в декретном отпуске и вообще не собиралась возвращаться на старую работу, и, наверное, поэтому меня забыли оповестить об Ирминой смерти.
Эта смерть долгое время не выходила у меня из головы. И в судорогах домашнего ада я наспех набросала на бумаге беглый очерк или, скорей, конспект будущей повести. По горячим следам я пыталась проследить скорбный жизненный путь маленькой машинистки, но я знала тогда о ней слишком мало. Кроме того, наш опыт не совпадал по фазам, я была моложе Ирмы.
Словом, повесть не получалась — материал не слушался меня, не лез ни в какие художественные рамки. Как джинн из бутылки, он жил самостоятельной жизнью, мучил, морочил меня и в конце концов завел в такие дебри, куда в то время мне лучше было не заглядывать. Вместо скромной повести о маленькой машинистке получалась какая-то буйная вакханалия безумных уродов, монстров и калек — какой-то фантастический шабаш ведьм, непотребный и неуправляемый.
В процессе работы над рукописью у меня закралось одно подозрение, которое стремительно выросло в уверенность: по сути дела, мы с Ирмой одно и то же. Подобное отождествление вовсе не льстило моему самолюбию. Я еще жила в непрерывном времени: страдала, любила, боролась и отнюдь не собиралась сдаваться. Мне казалось, что у меня все впереди, что жизнь моя только начинается, а мой путь и судьба единственны и неповторимы. Ирма же в пору нашего знакомства уже была конченым человеком, в чем отдавала себе отчет. Например, она говорила о себе исключительно в прошедшем времени: «Я была… Я любила… Я ненавидела…» Она была всего лет на восемь старше меня, но казалась мне почти старухой. Я приписывала это тому багажу отрицательного опыта, который выпал на ее долю.
Казалось бы, и в наших судьбах не было ничего общего: я не была в плену, как не была матерью-одиночкой, и отличной машинисткой я, разумеется, тоже не была, да и характерами мы не совпадали. Откуда же взялась у меня эта навязчивая идея отождествления? Я сопротивлялась ей изо всех сил, отгоняла, как навязчивую муху, но идея уже овладела всеми моими помыслами. Я вдруг с ужасом обнаружила, что мало чем отличаюсь от бредовых баб, с которыми мы вместе работали. Все мы были на одно лицо и стоили друг друга, потому что давно были затянуты в стремительно вращающуюся центрифугу нашей повседневности, которая начисто лишила нас индивидуальности и обезличивала хуже лагеря или застенка.
Как же такое могло получиться и где тот образец, которому все мы так дружно уподобились? Не стоило особого труда понять, что это была она — Сонька, Софья Власьевна, Совдепия.
Мы, либеральные формалисты, в те годы развлекались абстрактными и абсурдистскими символами. Мы полагали, что нашу гнусную реальность надо уметь преподносить читателю в несколько отстраненном и смещенном виде, чтобы ему, потребителю, было занятно нас читать. Тогда и писателя скорей заприметят — вот, мол, какой этот Иванов лихой да талантливый. Я и сама увлекалась этим сюрреализмом. При некоторой дозе фантазии из уродливых обломков кораблекрушения можно было создать уютное подобие реальности, недурно там обосноваться и скромно перезимовать на необитаемом острове, питаясь плодами собственного воображения. Я писала готический роман с привидениями, вампирами и принцессами. Мне было интересно гостить в моем волшебном замке, налегке, потому что из нашего быта я не взяла туда даже зубной щетки. Но дикие, бешеные сорняки нашей реальности между тем разрастались, как бурьян, и лезли во все щели моего уютного шалаша. Как хищные лианы, они пытались задушить мой призрачный замок. Хочешь не хочешь, а надо было выбираться из этих диких джунглей и прорубать в них тропинку к свету и свободе.
Ползком, рачком, на карачках, рыдая, матерясь и воя, до сих пор упрямо продираюсь я сквозь джунгли нашей реальности, а просвета даже не предвидится. Мертвые деревья спят беспробудным сном в заколдованном злыми чарами мертвом лесу. Смрад и мрак запустения окружают меня… Вот опять прибегаю к метафорам и сравнениям, чтобы доказать свою правоту, а это опять нечестно. Не собственную правоту надо доносить до читателя, а общую правду наших мирных трудовых будней.
Талантливое слово живет самостоятельной жизнью и невольно преображает всю ту гадость, в которой мы прозябаем. Зощенко не думал смеяться — он плакал. Это мы смеемся над его персонажами. Смеемся и не узнаем в них себя. Так пусть же слово мое начисто лишится таланта, пусть я обездарю вконец — лишь бы поверили, лишь бы очнулись от полувекового забытья. Буду играть вам на стиральной доске, на пылесосе, на кастрюлях, — прочь слова! — мычать буду, выть — лишь бы поверили, что все это не художественный вымысел, не плод моей больной фантазии, все это сотая доля той фантастической правды, от которой мы погибаем.
Я долго не замечала тебя и даже не подозревала о твоем существовании. Но однажды, когда мы курили в конце коридора, кто-то обратил внимание на стук машинки. Я сама уже подсознательно прислушивалась к этой пулеметной дроби. Машинка стучала не переводя дыхания, и посторонний слушатель невольно замирал в ожидании, когда же наконец эта непрерывная трель оборвется. Но, как видно, дыхание у этой уникальной машинистки было непрерывистым, она переводила его только вместе с очередной страницей.
Мне бы очень хотелось, чтобы у тех, кто читает эту книгу, было вдоволь друзей — друзей-отцов, друзей-приятелей, друзей-собак, друзей-деревьев, друзей-птиц, друзей-книг, друзей-самолётов. Потому что, если человек успеет многое полюбить в своей жизни сам, не ожидая, пока его полюбят первого, ему никогда не будет скучно.Инга Петкевич.
«Лесные качели» — повесть о судьбе бывшего летчика, вышедшего на пенсию. Летное дело — главное и единственное в его жизни. Судьба свела его с подростками. Эта встреча оказывается очень важной как для него, так и для ребят, многое меняет в их жизни. «Большие песочные часы» — повесть о молодых сотрудниках одного НИИ. В основе повести — проблемы личности и коллектива, в ней говорится о внутренней ответственности каждого за судьбу своего товарища.
Вторая книга несомненно талантливого московского прозаика Ивана Зорина. Первая книга («Игра со сном») вышла в середине этого года в издательстве «Интербук». Из нее в настоящую книгу автор счел целесообразным включить только три небольших рассказа. Впрочем, определение «рассказ» (как и определение «эссе») не совсем подходит к тем вещам, которые вошли в эту книгу. Точнее будет поместить их в пространство, пограничное между двумя упомянутыми жанрами.Рисунки на обложке, шмуцтитулах и перед каждым рассказом (или эссе) выполнены самим автором.
Владимир Курносенко - прежде челябинский, а ныне псковский житель. Его роман «Евпатий» номинирован на премию «Русский Букер» (1997), а повесть «Прекрасны лица спящих» вошла в шорт-лист премии имени Ивана Петровича Белкина (2004). «Сперва как врач-хирург, затем - как литератор, он понял очень простую, но многим и многим людям недоступную истину: прежде чем сделать операцию больному, надо самому почувствовать боль человеческую. А задача врача и вместе с нимлитератора - помочь убавить боль и уменьшить страдания человека» (Виктор Астафьев)
В книгу «Жена монаха» вошли повести и рассказы писателя, созданные в недавнее время. В повести «Свете тихий», «рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными " надеждами (и тогда же набирающим силу "новым " хамством), с ее туманным будущим. Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие.
Ты точно знаешь, что не напрасно пришла в этот мир, а твои желания материализуются.Дина - совершенно неприспособленный к жизни человек. Да и человек ли? Хрупкая гусеничка индиго, забывшая, что родилась человеком. Она не может существовать рядом с ложью, а потому не прощает мужу предательства и уходит от него в полную опасности самостоятельную жизнь. А там, за границей благополучия, ее поджидает жестокий враг детей индиго - старичок с глазами цвета льда, приспособивший планету только для себя. Ему не нужны те, кто хочет вернуть на Землю любовь, искренность и доброту.
Город Нефтехимик, в котором происходит действие повести молодого автора Андрея Кузечкина, – собирательный образ всех российских провинциальных городков. После череды трагических событий главный герой – солист рок-группы Роман Менделеев проявляет гражданскую позицию и получает возможность сохранить себя для лучшей жизни.Книга входит в молодежную серию номинантов литературной премии «Дебют».
Французский юноша — и русская девушка…Своеобразная «баллада о любви», осененная тьмой и болью Второй мировой…Два менталитета. Две судьбы.Две жизни, на короткий, слепящий миг слившиеся в одну.Об этом не хочется помнить.ЭТО невозможно забыть!..
Роман испанской писательницы Анхелы Валвей, чрезвычайно увлекательный, горький и саркастичный, рисует гротескный образ современной женщины, жертвы жестоких разочарований, одиночества и цинизма, за которым очень часто скрываются искренние усилия добиться счастья в суровых условиях современной жизни.
Собаки издавна считаются друзьями человека, но еще неизвестно, что они о нас думают…Вам предоставляется уникальная возможность прочитать книгу, написанную Лабрадором в соавторстве с одной очаровательной юной женщиной, на долю которой выпало немало испытаний.
Роуз Ллойд даже не подозревала, что после двадцати пяти лет счастливого супружества ее муж Натан завел любовницу и подумывает о разводе. Но главное потрясение ждало впереди: любовницей Натана оказалась лучшая подруга Роуз и ее коллега по работе Минти…
С тех пор как в 2002 году Джулиан Феллоуз получил «Оскара» за «Госфорд-Парк», он снова взялся за перо. Перед вами увлекательная комедия нравов из жизни аристократов и актеров конца XX века. Это история, достойная Джейн Остин и чем-то напоминающая Ивлина Во.