Пиво, стихи и зеленые глаза - [12]

– Эй! – сказали рядом. Это был Дов. Две недели назад они вместе окончили школу, и через два месяца оба уйдут служить в армию.

– Эй! – ответил Рон.

– Что это с тобой?

– А что?

– На тебе лица нет!

– Врёшь!

– Это не лицо, а что-то ужасное…

– Заткнись, Дов!

– Ты мне не веришь? На тебе лица нет!

– Лицо всегда есть! Так не бывает, чтобы у человека лица не было…

– Но…

– Заткнись! – Рон вернулся к прерванным мыслям: «А Ирис сейчас, наверно, на пляже…»

Вдруг Рон ощутил острое желание взять Ирис за руку и, вбежав с ней в море, лечь на волну, и пусть их несёт, несёт… Но…

«Куда уж теперь с такой физиономией?» – подумал Рон, а потом он подумал, что хорошо, что не пригласил Ирис в клуб на свой бой, и теперь она не догадывается, что у него, наверно, что-то не на месте…

«Проиграл?» – спросила мама, когда Рон появился на пороге.

Рон молча прошёл в свою комнатушку.

– Он, наверно, проиграл! – сказала женщина мужу.

Тот, не выпуская из рук щенка, поднял голову.

– Оставь его! – проговорил он, заметив, что жена сорвалась с места.

– Наш сын проиграл! – повторила женщина. – У него такое лицо, будто по нему провели кухонной тёркой.

– Оставь его в покое!

– Он мой сын, и он проиграл!..

– Похоже, что ты права и в том, и в другом, только сейчас туда не ходи!

Женщина перевела взгляд на щенка, потом на больную мать мужа и, тяжело вздохнув, постучала в дверь Рона.

– Ты проиграл? – едва слышно спросила она.

– Да, мам!

– И в прошлый раз ты проиграл…

– Да, мам! И в позапрошлый тоже…

– Тебе больно?

– Терпимо!

– А мне – очень! Ты мой сын, и мне больно очень…

– Ради Бога, не плачь, мам!

– Ты мой сын…

– Конечно, мам! Разве кто-то спорит с тем, что я твой сын?

– Мне больно видеть, когда у тебя такое лицо… Господи, сколько это будет длиться?

– До первой победы, мам!

– И что же тогда?

Рон не ответил.

– Не молчи, сынок! Пожалуйста, не молчи!

– После победы у меня будет другое лицо!

– Лучше бы ты остался со своим лицом… Пожалуйста, не ходи в этот клуб, ладно?

– Мне надо!

– Скоро тебе восемнадцать… Разве так уж необходимо ходить с разбитым лицом?

– Я должен начать побеждать, понимаешь? В нашей семье все только и делают, что проигрывают, и кому-то из нас надо бы начать побеждать…

– Мне страшно… Ты мой сын, и я боюсь за тебя… Разве за это меня можно осуждать?

– Мам, я должен стать мужчиной!

– Ты – мужчина!

– Даже если возвращаюсь домой с таким лицом?

– Ты – мужчина! Я родила тебя мужчиной…

– Мужчина тот, кому удаётся жить, оставаясь невредимым.

– Разве такое бывает? Твой отец всегда был мужчиной… Уж поверь мне!.. А теперь вот…

– Однажды я вернусь с победой, и тогда…

– Мой храбрый мальчик! Я знаю: ты храбрый мальчик!

– Мам!

– Что, сынок?

– Знаешь, мам, наверно, быть храбрым легче, чем быть мужчиной…

– Сегодня на ужин я испекла блины, – сказала женщина. – К твоему приходу я решила испечь блины, которые ты любишь.

– Мам, ты надеялась увидеть меня победителем?

Женщина не ответила. Она заплакала снова.

– Эй, мам, иногда и женщине не мешает побыть мужчиной!.. Сейчас я выйду из своей комнаты, и мы все полакомимся твоими замечательными блинами… – Рон обнял мать за плечи и подумал о том, что за ужином ему придётся проследить за бабушкой, а не то она непременно обольёт себя чаем, а отцу надо будет напомнить помыть руки. Зато брат Лиран будет вести себя смирно и будет держаться от всех подальше, чтобы не учуяли идущий из его рта запах сигарет.

За дверью

Днём госпожа Ригер стонала от усталости, а ночью от тоски и одиночества; днём поглядывала из окна на автостраду Тель-Авив – Иерусалим в надежде, что кто-то из проезжающих решит передохнуть в её пансионе, а ночью, подолгу разглядывая в небе звёзды, мысленно беседовала с покойным мужем.

В эту ночь наступила осень, и госпожа Ригер слушала, как, звеня подобранными с земли сухими листьями, пробегал мимо окон ветер, а потом она заглянула в зеркало и осторожными пальцами провела по своей ещё не очень мятой шее.

Удовлетворённая увиденным, она облегчённо вздохнула, погасила свет и легла в кровать, согретая предчувствием, что в эту ночь в дверь её спальни постучат непременно.

Дом молчал.

«Сейчас, – думала госпожа Ригер, – сейчас этот мужчина постучит!»

Мучительно напряглась спина, руки под одеялом водили по жарким бёдрам, и нетерпеливо шевелились немые губы.

Дом молчал.

«Осенние ночи длинные», – подумала госпожа Ригер.

* * *

– Ты терпела долго-долго, – сказал покойный муж Яков.

– Верно, но вот…

– Молчи, милая, постарайся уснуть.

– Я стараюсь, но…

– Спи, милая, спи!

Сомкнулись тяжёлые веки, и бесшумно распахнулось серебристо-серое окно – в комнату мягко скользнула залепленная жёлто-оранжевыми листьями белая лодка.

– Вы?! – проговорила госпожа Ригер.

В лодке стоял мужчина и радостной рукой к себе подзывал.

Госпожа Ригер открыла глаза.

В комнате ни лодки, ни мужчины. Лишь пустая темень и глухая прохлада.

«Сейчас он там, – подумала госпожа Ригер о мужчине, – за дверью!»

Дом молчал.

* * *

Уже много лет госпожа Ригер не испытывала острых волнений и раз и навсегда приучила себя оставаться спокойной, как бывает спокойным человек, который больше ни на что не надеется, поэтому сегодняшнее состояние показалось ей такой же неожиданностью, как словно кто-то пришёл и вдруг щёлкнул выключателем в тёмном, унылом пространстве.