Питерский битник - [6]
СКВОТ
Ты говоришь, что сквот на Грибоедова был более уютный? Полностью согласен! Но разгадка тут, скорее, крылась в его отдалённости от «Треугольника» и в обилии других вписок по дороге: кто–то оставался у Ярочкина на Красной, кто–то на Почтамской у Матроскина, кто–то у Крюкова канала вместе с Лёшкой Уфимским, а кто–то не мог пройти мимо Декабристов, где была большая квартира, ныне покойных, Ёза и Янки Ишмуратовых.
В общем, по дороге, отряд то и дело недосчитывался очередного бойца, и до места назначения добирались лишь самые стойкие, такие, как мы с Ингером (Железновым) и Валеркой Блэйком. Причем последние иной раз приносили меня на своих плечах.
На Канале было клёво, даже, кажется, и телефон был! Плюс вечно несливающий бачок унитаза, который мы с Блэйком периодически пытались починить, да только практики из нас хероватые получились: как инженеры по образованию, конструкцию устройства секли на ноль, а вот чтобы качественно исправить…
Недавно вспоминали, как какая то интеллигентная барышня туда зашла, передать кому то что то. А потом, перепуганная, жаловалась, что она по ошибке заглянула не в ту комнату, а там четверо полуобнаженных фавнов вокруг трехлитровой банки пива распевали под гитару оперными голосами из «Мамы» Боярского: «Ля–ля–ля-ля–ля, была я на ярмарке, ля–ля–ля стою у дверей… ля–ля–ля вернулась с подарками…
Ну, я это пел, каюсь, а что до того, что все в трусах (хорошо, хоть в них!) — так ведь лето, жарко было!
Если помнишь, мы с Ингером крайнюю комнату занимали: обычный безмебельный пенал с видом на Канал. Так вот его, как прирождённого дизайнера, отсутствие оной мебели сильно беспокоило: мне на это было — как от Крестов до Алькатраса, два матраса по углам присутствуют, и ладно!
Хрен с ним, если бы он только по поводу неё сокрушался, так нет, творческая натура художника требовала выхода, причём немедленно!
Как–то раз, возвращаясь, то ли с Казани, то ли с Трёх Углов, навестив все попутные пьяные углы и затарившись «Ркацители» по 4 рубля под завязку, с трудом поднявшись по лестнице, открываю дверь в нашу комнату и ни хрена понять не могу: передо мной ОКНО!
Этот гибрид Нимейера и Церетели приволок откуда–то огромную раму от пола до потолка, со стёклами и форточкой (слесарь Полесов, блин, без мотора), и водрузил её ровно посередь комнаты! Намертво!
Я это тогда даже как глюк не воспринял: просто есть преграда, которая мешает мне пробраться к моему матрасику, который мне сквозь неё и виден, к тому же!
Теперь рассказ Ингера:
— Лежу я, никого не трогаю, Кастанеду почитываю. Думаю, вот, сейчас Рыжов заявится, принесёт чего–нибудь (ага, а я уж и костерок развёл, и веточек подбросил, этих, как их там… можжевеловых! Чтобы дымок пах!). Тут открывается дверь и на пороге выплывает тот самый ёжик из сильного тумана, с авоськой сушняка.
Окидывает взором комнату, видит постель, видит препятствие, секунду думает, подходит к раме, открывает ФОРТОЧКУ, просовывает в неё и аккуратно ставит на пол драгоценную ношу, а после с невообразимыми матюгами сквозь неё же втискивается сам!
И ведь влез! И ни одного стекла не побил!
…Чудесное было там место! И балкон, нависающий над каналом, и тополя на набережной, и даже бомжи с алкоголиками по округе какие–то симпатичные!
ПРО ФОРТОЧКИ
Порой от набережных мы возвращались всё ж не только на общераспространённые между всеми нами вписки.
Приходит на ум замечательный адрес: квартира Саши Фишмана на улице Социалистической (занесло, блин, диссидента!), название которой служило детерминантой степени опьянения: тут и по трезвяни–то не каждому дано с первого раза произнести, а так — всё, сливай воду!
Его диссидентство, впрочем, было сродни его же постоянной озабоченностью в определённом плане: до кратковременного удовлетворения, после чего оно переходило в постоянную хмурую озадаченность. Дело в том, что Саша очень любил отлавливать барышень где–нибудь в районе «Треугольника», очаровывать их рассказами о «гибели русской демократии» и приводить их домой под покровом ночи на чашку «чего получится».
А, так как он усиленно играл в либерала (или же являлся таковым), то приводил к себе домой — (э-э! с другими целями!) — просто переночевать, подкормить, да и просто попьянствовать и прочих представителей нашей разношёрстной тусовки, т. е мужское население. В частности, меня и, ныне покойного, Маршала.
И вот тут у него случались накладки…
Дело в том, что мы с Олегом очень быстро просекли, каким макаром пролезть в квартиру без ведома хозяина (P. S ментам: с его же благосклонного к тому отношению!), не дожидаясь его прихода. Всё очень просто: стояк парадной вплотную примыкал к стенке с Сашкиным окном, а перешагнуть из окна на карниз соседнего, нырнуть в форточку, да открыть фрамугу, а потом и входную дверь — ребёнку под силу!
Так ведь ребенку–то — да, ему сам Бог (или кто Там?) велел! И телосложение, и вес и габариты позволяют! А в варианте с нами — чуть сложнее, но, обо всём по порядку…
Накладок было с этой впиской больше, чем одна, я Сашку хорошо понимаю, и даже сочувствую: приходишь домой с очарованной сударыней, а там — два упыря, пожрав всю имеющуюся съедобную и несъедобную провизию, радостно предлагают тебе остатки сушняка, вопрошая: «Пить будешь?».
Максим Смирнов ничем не отличается от среднестатистического человека. Он живет, ходит на работу и… мечтает найти истину. В своих поисках Макс сталкивается с разными по своей сути и масштабам проблемами◦– скукой на корпоративе, затруднениями в бизнесе, ночными кошмарами, вирусной пандемией и тайными планами вездесущей мировой элиты. Будут ли неоднозначные методы, к которым прибегает герой, оправданными? Или же все жертвы окажутся напрасными? Комментарий Редакции: Современно, актуально и остро – книга Дмитрия Дэвида заставляет задуматься о насущном, не упуская второстепенного.
Свод правил, благодаря которым преступный мир отстраивает иерархию, имеет рычаги воздействия и поддерживает определённый порядок в тюрьмах называется - «Арестантский уклад». Он един для всех преступников: и для случайно попавших за решётку мужиков, и для тех, кто свою жизнь решил посвятить криминалу живущих, и потому «Арестантский уклад един» - сокращённо АУЕ*.
«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.
У околофутбольного мира свои законы. Посрамить оппонентов на стадионе и вне его пределов, отстоять честь клубных цветов в честной рукопашной схватке — для каждой группировки вожделенные ступени на пути к фанатскому Олимпу. «Анархо» уже успело высоко взобраться по репутационной лестнице. Однако трагические события заставляют лидеров «фирмы» отвлечься от околофутбольных баталий и выйти с открытым забралом во внешний мир, где царит иной закон уличной войны, а те, кто должен блюсти правила честной игры, становятся самыми опасными оппонентами. P.S.
В провинциальном городе все чаще стали нападать на так называемую «гопоту» – парней в штанах с «тремя полосками» с пивом и сигаретой в руках, бродящих по кабакам, занимающихся мелким разбоем, живущих без царя в голове. Известны организаторы этих «зачисток» – некие RASSOLNIKI. Лидеры этой группировки уверены – гопота это порождение Советского Союза и она мешает встать на ноги новой стране. Особенно гопота во власти, с которой RASSOLNIKI планируют бороться далеко не маргинальным методом.Тем временем в город приезжает известный журналист Александр Рублев, ему поручено провести расследование и сделать о RASSOLNIKах материал.