Письмо следователю - [38]

Я боялся, что мне возразят, начнут отговаривать.

Однако Арманда промолчала, хотя, без сомнения, слышала, что я сказал, и только мать посмотрела на меня чуточку пристальней, чем обычно.

Широкий проспект был проложен на месте бывших городских стен. Это квартал казарм. По вечерам лишь перед редкими лавками на тротуар ложатся прямоугольники света.

Меня лихорадило. Сердце учащенно билось. Я увидел дом: свет слева, на первом этаже, окно второго тоже освещено. Я позвонил. Услышал, как по коридору шаркают шлепанцы г-жи Дебер.

— Вы, доктор? Мадмуазель только-только вернулась.

Я взлетел по лестнице. Постучал. Уставился на полоску света под дверью, и тут спокойный голос произнес:

— Войдите.

Абажур на лампе был из голубоватого шелка, под абажуром плыла струйка дыма.

Почему я нахмурился? Почему у меня родилось ощущение пустоты? Видимо, я ожидал, что сразу окажусь лицом к лицу с Мартиной. Она лежала на кровати, одетая, улыбающаяся, с сигаретой в зубах.

Тогда, вместо того чтобы броситься к ней, обнять ее и выложить обе добрые вести, которые столько раз смаковал по дороге, я в упор выпалил:

— Что ты там делаешь?

Таким тоном я не говорил еще ни разу в жизни. Я никогда не был человеком властным и резким. Вечно боялся задеть, обидеть. И сейчас сам удивился своей грубости.

Она ответила, продолжая улыбаться, но уже с тенью Тревоги во взгляде:

— Отдыхаю и жду тебя.

— Разве ты знала, что я приду?

— Конечно знала.

Думаю, разозлило меня то, что я опять увидел Мартину точно такой же, какой встретил в американском баре в Нанте, особенно ее журнальная улыбка, которую я уже начинал ненавидеть.

— Ты выходила на улицу?

— Но мне же надо было поесть. У меня еще хозяйство не налажено.

С Армандой, которую не любил, я был само терпение, с Мартиной стремился быть жестоким.

А ведь чего проще — подойди, обними, прижми к себе.

Я мечтал об этом весь день. Сто раз заранее переживал нашу встречу, и вот все получилось по-другому. Я стоял, даже не сняв пальто, и вода с ботинок стекала на ковер.

— Где ты обедала?

— В ресторанчике «Зеленый дуб». Один человек посоветовал.

— Конечно, не госпожа Дебер.

«Зеленый дуб» мне знаком. Он не для приезжих: его не вдруг найдешь в глубине двора, напоминающего двор фермы. Это почти семейный пансион, и бывают там чиновники-холостяки, завсегдатаи, люди, периодически наезжающие в Ла-Рош по торговым делам.

— Ручаюсь, ты пила аперитив.

Мартина больше не улыбалась. Она сидела на краю кровати, глядя на меня с беспокойным и обиженным видом девочки, не понимающей, за что ее бранят.

Она, в общем, еще не знала меня. Не представляла себе, какой у меня характер, какой будет наша любовь.

И все-таки, господин следователь, она принимала нашу любовь, какой бы та ни оказалась. Вы понимаете, что это значит? Я понял лишь много позднее.

Я весь напрягся: навязчивая идея овладела мной, как человеком, который выпил сверх меры.

— Ты была в «Рокер-баре».

Я этого не знал. Но так боялся, что почти не сомневался в своей правоте.

— По-моему, где-то вроде этого. Не могла же я целый день сидеть взаперти! Захотелось подышать воздухом. Я погуляла по городу.

— И тебя потянуло на выпивку?

Черт возьми, да разве все, что я о ней знал, не было связано с барами?

— Опять по своему вонючему болоту заскучала?

Больше всего на свете я ненавидел это ее болото!

Ненавидел высокие табуреты, на которых так удобно закидывать ногу на ногу; портсигар, извлеченный из сумочки; жирные следы красной помады на сигарете, без которой для Мартины нет жизни, как, впрочем, и без коктейля, за приготовлением которого она обожает следить; наконец, взгляд, которым она окидывает мужчин, ожидая от них восхищения, — она изголодалась по нему…

Не сознавая, что делаю, я схватил ее за руки. Рывком поставил на ноги:

— Признайся, тебе этого не хватало? Признайся, ты рассчитывала встретить Боке? Признайся!

Я до боли сжал ей запястья. Я больше не понимал, люблю или ненавижу ее.

— Признайся! Я знаю, что угадал. Тебе опять охота путаться с ним!

Мартина могла бы все отрицать. Этого я от нее и ждал. Думаю, этим бы и удовлетворился. Но она понурилась и пробормотала:

— Не знаю. Может быть.

— Тебе охота путаться с ним, да?

Я стискивал ей руки, видел, что ей больно, страшно, что она то и дело невольно поглядывает на дверь.

Мне кажется, именно с этого дня, с этой минуты я почувствовал, что способен ударить ее. А ведь я был растроган, даже испытывал к ней жалость: она вся побелела, на лице проступили страх и усталость. Сигарета упала на ковер, и Мартина, опасаясь пожара, пыталась притушить ее ногой. Я заметил это и взбесился еще сильней: как она смеет в такой момент думать о ерунде!

— Тебе нужен мужчина?

Она грустно покачала головой.

— Сознавайся!

— Нет.

— Тогда выпивка?

— Пожалуй.

— Тебе нужно, чтобы к тебе липли. Тебе всегда это нужно. Ты готова остановить на улице полицейского и наболтать ему, что в голову взбредет, только бы он приволокнулся за тобой.

— Пусти! Больно.

— Шлюха!

Выругавшись, я тряхнул ее сильнее, чем прежде, потом толкнул, и Мартина покатилась по полу. Но не закричала, не попыталась встать, а только вытянула руку, закрываясь от ударов, которых ждала.