Письмо с вулканического острова - [26]
Диспетчеру не спалось. Он отругал Варвару, которая бросила своих товарищей ночью в степи, и теперь все еще не мог прийти в себя. Он ходил по комнате и все прислушивался, прислушивался…
А трамвай шел по степи. Снегу нанесло столько, что особенно не разбежишься. Жалко давить колесами тоненькие резные снежинки, а когда на рельсах целые заносы — то смело вперед!
Около заставы вагон как следует тряхнул своего друга, и тот проснулся. Город — не степь, здесь вожатый должен быть на посту.
Вагоновожатый открыл глаза, встряхнул головой. Ему показалось, что он только на минутку смежил веки. Большой квадратной рукавицей он потер глаза.
Вожатый невысокого роста, в черной шинели с длинными рукавами. Лицо у него круглое, и поэтому тесемочки ушанки еле сходятся под подбородком. Ушанка надвинута на глаза, и не видно, есть под ней брови или нет. И неизвестно, что скрыто под шапкой: редкие седые волосы или щетинистый бобрик. Видны только чуть приплюснутый нос, потрескавшиеся губы и широко раскрытые воспаленные глаза.
Вожатый ударяет по педали — раздается звонок. Передвигает рукоятку контроллера — вагон ускоряет шаг. Трамвай чувствует сильную теплую руку, и ему становится легче.
Трамвайный парк спал, и «подкидыш» въехал в ворота тихо, как на цыпочках, чтобы не потревожить спящих товарищей.
Навстречу полуночнику вышел диспетчер.
— Опять вез? — спросил он вагоновожатого, и в голосе его звучал мягкий упрек.
— Никого не вез! — уверенно отозвался старик.
— Но-но-но! — сказал диспетчер с лукавой ноткой в голосе. — Мне Варвара все рассказала. Из-за трех пассажиров трамвай гонял.
И тут вагоновожатый что-то понял. Он улыбнулся. Диспетчер не разглядел улыбки на его старом, усталом лице. Зато трамвай сразу заметил ее.
Трамвай облегченно вздохнул, зажмурил все свои огни, включил тормоза и спокойно уснул.
ПОЛОСАТАЯ ПАЛКА
— Что вы думаете с ним делать? — спрашивали у матери.
Она пожимала плечами. Потом дрогнувшим голосом говорила, что он отбился от рук, что она не в силах с ним совладать. И начинала тихо плакать. Он привык к этим сценам, заранее зная, чем они кончатся, и переносил их, как горькое, но необходимое лекарство. Когда к нему очень приставали, он давал обещание исправиться. Лишь бы отвязались.
В школе ему грозили исключением, в милиции — колонией. Но угрозы не пугали его: он хорошо знал им цену.
— Нет такого закона, чтобы человека выгоняли на улицу. Всеобуч! Обязательное восьмилетнее образование! — не моргнув глазом, отвечал он учителям.
— В колонию берут преступников. А я не преступник. Я разболтанный, — объяснял он в милиции.
И действительно, ни в какую колонию его не отправляли и в школе продолжали держать. Он удивительно точно нащупывал слабые места взрослых и пользовался этим с большой выгодой для себя.
В какой-то книге он прочел, что лучшая оборона — наступление. Эти слова пришлись ему по вкусу, стали его девизом. И будь у него герб, он написал бы на нем свой девиз золотыми буквами.
Когда дворник застал его за вывинчиванием пробок на лестнице и огрел пониже спины метлой, он не бросился бежать, а ринулся в наступление.
— У нас нет телесных наказаний! — крикнул он дворнику. — У нас за это — в тюрьму!
Дворник нерешительно опустил метлу, выкатил глаза, сплюнул и пошел прочь от греха подальше. А он стоял на месте и провожал дворника насмешливым взглядом.
Таким был этот Мишка из девятой квартиры.
Обычно он расхаживал по двору, засунув руки в карманы. Руки были сжаты в кулаки, и брюки топорщились, как будто в карманах у него лежало по камню или по яблоку. На этот раз он появился во дворе с палкой. Большая гладкая палка была раскрашена поочередно в белый и черный цвета. Она была похожа и на милицейский жезл, и на шлагбаум, и на шкуру зебры. И это приводило Мишку в восторг. Сперва он прошелся палкой по деревянному штакетнику сквера — и по всему двору рассыпался сухой треск. Потом поддал, как хоккейную шайбу, банку из-под килек — и она с жалобным звоном покатилась в подворотню. Потом он огрел зазевавшегося малыша, и тот разразился ревом. А Мишка шел дальше, помахивая палкой, как булавой.
На пути ему попалась старуха с внучкой. Не надо было останавливаться и вступать с ней в разговор. Тогда было бы все в порядке. Но Мишку подвело любопытство.
— У вас дома кто-нибудь ослеп? — спросила старуха, прикрывая собой внучку от свистящей в воздухе палки.
— Никто и не думал слепнуть! — пробурчал Мишка и стукнул себя палкой по ботинку. Но он уже попался на этот вопрос, как на крючок, и спросил: — При чем здесь слепые?
— С такими палками только слепые ходят.
— Ну да, слепые! — выпалил Мишка и хотел уйти прочь, но цепкий крючок не пустил его.
Напрасно он выпаливал слово за словом:
— Мне нравится, я и хожу! Кто мне запретит?
В глубине души его подмывало выяснить, при чем здесь слепые. И старуха, хотя ее никто об этом не просил, стала объяснять:
