Письмо из прошлого - [59]

Место вечности, место истины.

И в то же время у двух этих церквей есть нечто общее. Обе обращены к небу.

Взгляни на сей триумф человека во имя Твое.

Я поднимаю камеру и фокусирую. С этой точки я не могу охватить всю постройку, но каким-то образом выходит неплохо.

— Она выглядит как церковь из «Омена»[13], — ворчит Горошинка.

— Это место, должно быть, было для мамы вторым домом, — говорю я. — Наверное, здесь она чувствовала себя в безопасности. Когда мы были маленькими, она всячески избегала церквей.

У меня внутри тугой узел эмоций. Не могу понять, что это за чувство: горе, страх или гнев. Все связалось в клубок.

— Что мы ищем здесь, Луна? — спрашивает Горошинка, когда мы замираем на пороге. — Я хочу сказать, мы ведь знаем, что его здесь нет. Он мертв. Она его убила.

— О нет, он все еще здесь, — отзываюсь я. — Я это чувствую.

Как только эти слова прозвучали, налетает ветер, и он как будто отталкивает меня подальше от этого места. Физически все остается как прежде, воздух неподвижен, но я чувствую давление, некую силу, столкнувшуюся с моей собственной в попытке подавить меня. Но откуда-то я точно знаю, что эта сила не злая и исходит не от врага, который пытается остановить меня. Это просто предупреждение. Предзнаменование. Именно в этом месте, впервые с тех пор, как все невозможное стало возможным, Вселенная решила мне сообщить, что это — мой последний шанс все изменить.

Как будто вся моя жизнь вела меня к этому моменту.

— Идем, — говорю я, хватаю Горошинку за руку и с некоторым усилием открываю тяжелую дверь.

Я чувствую, слышу, как тысячи моментов взвихряются вокруг меня. Тысячи шагов и тысячи вознесенных шепотом молитв. Тысячи надежд и страхов сплетаются воедино. Я чувствую здесь ту же потребность в утешении и ободрении. И в конце концов слышу среди всего этого голос моей матери, скорбящей в одиночестве.

Я не верю в призраки, да в этом и нет нужды. Каким-то образом я знаю, что все они здесь, на расстоянии скользнувшего мимо волоска, скрытые в паутине тканей, — люди, которые когда-либо поднимались или спускались по этим ступеням. Или когда-либо будут. Все соединились в этом мгновении. Вскоре я оставлю его позади и шагну в новое, но это не значит, что все они исчезнут. Они будут жить здесь вечным эхом. И он жив среди них. Я знаю, что он тоже здесь и ждет меня, хотя даже не подозревает об этом. Я чувствую, как он приближается.

Внутри церкви неожиданно ярко и светло. Длинные, узкие и чистые стекла окон драматично преломляют солнечные лучи, заливая белые стены ослепительным светом. Пространство по бокам от центрального прохода перечерчено чинными линиями скамеек из светлого дуба. И все они обращены к алтарю, над которым висит распятие.

Во всем чувствуется какая-то живость и драма. Воздух гудит и вибрирует, пронизанный верой, как электричеством.

Мимо проходит какая-то дама, бросает на нас неодобрительный взгляд, окунает два пальца в то, что, должно быть, является святой водой в чаше на стене, дважды осеняет себя крестом и проскальзывает в храм.

Мы с Горошинкой обмениваемся нервными взглядами. Нужно знать определенные правила и ритуалы, а у нас с этим проблема. Мы тут чужие.

— Что нужно делать? — шепчет мне Горошинка уголком рта.

— Понятия не имею, — признаюсь я. — Давай просто подождем.

— Чего?

Я уже собираюсь повторить «понятия не имею», как вдруг какая-то дама касается моего плеча.

— Я могу вам помочь? — мягко спрашивает она.

Я оборачиваюсь и тут же узнаю ее. Это подруга Рисс, Мишель. Ее волосы по-прежнему рассыпаются тугими кудряшками, хотя теперь они припудрены сединой. Она заметно поправилась, но выражение ее лица все такое же — открытое, веселое и миролюбивое. Когда она видит меня, то удивленно вздрагивает, но тут же успокаивается, потому что, в конце концов, я просто не могу быть той девушкой, которую она встретила однажды летом тридцать лет назад.

— Эта церковь не совсем подходит для туристов, — вежливо говорит она. — Если хотите, я могу показать вам, как пройти к одному замечательному собору, хотя, наверное, лучше все же спуститься в метро или поймать такси, если удастся.

— О, мы не туристы, мы англичане, — говорю я.

Ее улыбка гаснет.

— С тех пор, как мы выиграли Войну за независимость, вы здесь туристы.

— Наша мама когда-то часто приходила сюда, — поясняет Горошинка. — Она выросла в Бей-Ридж, и мы… Недавно ее не стало, так что мы навещаем места, которые много для нее значили, и это было одним из них.

— Мне очень жаль, — говорит она, и выражение ее лица немного смягчается. — Я могу спросить, как звали вашу мать? Возможно, я знала вашу семью.

— Марисса Люпо, — осторожно говорю я, представляя, как она поменяется в лице и в ужасе закроет ладонью рот.

— Так вы — девочки Рисс? — Ее тон лишь самую малость тревожит спокойную и тихую гладь атмосферы.

— Вы знали ее? — шепотом спрашивает Горошинка.

— Знала и любила. — Мишель на секунду отворачивается от нас, и яркий свет обрисовывает ее профиль. Она встряхивает головой и делает глубокий вдох. — Меня зовут Мишель Каватес, по крайней мере, я была ею когда-то. Теперь я Мишель Найт. А Рисс… Мы с ней вместе выросли. И проводили вместе каждый день с тех пор, как закончили школу, и до того дня, когда она сбежала. Боже, Рисс, как это могло произойти?