– Вы на часы смотрели? – недовольно спросил из-за двери приглушенный, хриплый со сна женский голос. Даме явно пришлось мучительно вырывать себя из объятий Морфея, и она не пыталась скрыть раздражения.
– Я… понимаю, да… Но вы же пускаете на ночлег постояльцев, я ничего не путаю? – робко отвечала Роза, почти взмолившись. Ее семилетняя дочка Мэдди повисла на ней, уцепившись за шею. Их поливал дождь, такой холодный для не окончившегося еще лета, его колкие струи заливали одежду, так что обе – и мать, и дочь – стучали зубами, дрожа. Роза не успела собраться, не прихватила даже пальтишко для дочери. Впрочем, времени на сборы у нее не было. Какое уж там пальто! Успела лишь схватить из корзины на кухне кое-что из белья, еще влажного, не совсем просохшего после стирки, да замотанный в тряпку сверток, припрятанный много лет тому назад, который наконец-то дождался своего часа. И бежать!
– Мы закрываемся ровно в девять часов вечера! – глухо выговорила ей женщина по ту сторону двери. – И так везде, во всех гостиницах! Извольте читать проспекты. А вы ломитесь в дверь в три часа ночи. Пожалуй, стоит позвонить в полицию.
Роза стиснула зубы. Главное – не расплакаться. Пока ей это удавалось. Так неужели эта сварливая дама, кичащаяся своей законопослушностью и говорящая с нею с таким назиданием, доведет ее сейчас до слез? Ну уж нет…
– Понимаю! – отвечала она как можно более дружелюбно. И дала себе секундную передышку перед следующей фразой, которая должна стать первой ступенькой в наведении моста этикета, коли уж она пренебрегла фактом неурочного появления у дверей гостиницы. – Да… вы правы… – еще одна драгоценная секунда, вторая ступенька на шаткой лестнице этикета и правил приличия – есть ли таковые относительно того, как вторгаться ночью к спящим людям и бесцеремонно вырывать их из неги сна… – Но, пожалуйста! Я проделала такой долгий путь… и со мной ребенок… девочка… совсем маленькая… – Она кашлянула и сменила жалостливые нотки в голосе на убеждающие, третья ступенька: – Нам просто нужно где-то переночевать. Если бы я заранее знала, что окажусь здесь, то, поверьте, непременно зарезервировала бы себе номер в вашей гостинице.
Снова послышалось недовольное женское бормотание – что-то на тему «делают, что взбредет в голову… как это не знать заранее, где ты окажешься ночью… стоит ли пускать в дом таких оглашенных…», потом к нему присоединился невнятный мужской голос. Роза еще теснее прижала дочку к себе и крепко сцепила руки, чтобы не уронить ненароком драгоценный сверток. Это был небольших размеров прямоугольный предмет, который Роза в спешке сборов – если ту бешеную лихорадку, совершаемую в беспамятстве, можно было назвать сборами – замотала в тонкое детское одеяльце.
– Ребенок? – в женском голосе послышалась неуверенность: не то готовность проявить снисхождение к ночным пришелицам, не то смутное недовольное колебание – дети часто являются неугодными постояльцами, живя в гостинице не по принятым всеми чинным правилам, а по своим собственным, вольным и не учитывающим ни обстановку, ни нужды живущих рядом людей.
– Да, ей семь лет. Она… она очень милая девочка, шуметь не станет, – поторопилась заверить хозяйку Роза и зачем-то добавила, словно имя было залогом правдивых сведений о ребенке: – Ее зовут Мэдди… – А дождь, не переставая, все поливал их из темноты.
Роза в страхе и смятении отерла лицо от капель дождя, проведя лбом по своему плечу, и замерла. Раздался лязг отодвигаемого засова, затем щелкнул замок. Массивная деревянная дверь слегка подалась внутрь, образовав узкую щель, из которой на улицу хлынул поток желтоватого света, выхватившего из темноты струи дождя, и его капли заискрились яркими огоньками. В щели возникло лицо женщины – плоское, невыразительное, без возраста. Мгновение она молча созерцала промокших насквозь мать и дочь, потом отступила на шаг и приоткрыла дверь шире, этими действиями приглашая Розу и ее дочку войти.
– И все равно это в нарушение всех правил! – попеняла она Розе, когда та переступила порог. – Стучаться в дом, когда заблагорассудится! А? И каково это слушать другим постояльцам?
