Письма Ю. К. Терапиано В. Ф. Маркову (1953–1972) - [35]

Ирина Владимировна напишет Вам с своей точки зрения о сем предмете.

У нее к тому же есть интересные планы о преобразовании «Возрождения» опять в приличный журнал, – но это ее предприятие, и я об этом рассказывать не буду – это величайший секрет пока.

Был у моря, сейчас опять возврат к работе – до будущей весны, до лета, если увижу их.

Желаю Вам и супруге Вашей всего доброго

Ваш Ю. Терапиано

55

1.IX.60

Дорогой Владимир Федорович,

Ваше сообщение о производстве в чины, о котором Вам говорил Кленовский, очень меня позабавило.

В прежнее время «производство» зависело не только от Адамовича, но и от Ходасевича.

Последний вначале произвел меня даже в слишком высокие чины, затем, поссорившись со мной в 1935 г. из-за отношения к «Розам» Г. Иванова²⁹⁶, разжаловал в солдаты, затем, помирившись, произвел опять, скажем, в капитаны.

Теперь хочу позабавить Вас новыми похождениями «трио». Делая 13 августа отчет о четвертой книге «Мостов», я так отозвался о «Трех рассказах» Вл. Корвин-Пиотровского:

«“Три рассказа” Вл. Корвин-Пиотровского – переживания и размышления одного и того же героя. Тут и лирические отступления, и воспоминания о гражданской войне, и пространные размышления – “почему самая жалкая молодость, в которой не было ничего, ну – совсем ничего, что заслуживало бы внимания, оказывается вдруг, в поздние наши годы, упоительной и прекрасной”. Стилистические небрежности больше всего вредят Корвин-Пиотровскому.

Так, например, говорят: “древесный уголь”, но “древесный шепот” по-русски – бессмыслица. “Узловатая палка” – существует, но “узловатая старуха” – как ножом по тарелке. Не хорошо: “убыстрила шаг”. Непонятно: “В конце улицы уже торопливо разбегались шаги без прохожих”, неуклюже сказано о Флоренции: “Это город беспрерывной драки и заговоров… куда бы вы ни шли, всюду ступаете вы по большим воспоминаниям”.

Это тем более досадно, что по своему литературному направлению Корвин-Пиотровский – реалист, а не модернист или футурист, и у него, очевидно, нет намерения умышленно обогащать русский язык всякими неожиданными “изысками”»²⁹⁷.

Отзыв – как отзыв, «кислый», – не спорю, но здесь нет никаких личных выпадов.

На эту рецензию, как Вы увидите из прилагаемой вырезки, разгневанный поэт ответил «письмом в редакцию»²⁹⁸, полным намеков личного порядка, вплоть до «расового вопроса».

«Аристократ» Корвин-Пиотровский, став в позу «черносотенца» из «Земщины» (такая была газета у них), заявляет: «как это, мол, какой-то кавказец» смеет судить истинно-русского писателя!..

Ну, я и отбрил его, как – увидите²⁹⁹.

Теперь, в бешенстве (явился в редакцию, буквально дрожа от злобы), Корвин-Пиотровский хочет подавать на меня в суд за диффамацию («сравнение с гестапистом» – но сравнение не есть диффамация – пусть подает!).

Кроме того, т. к. Водов, редактор «Русской мысли», не захотел поместить его второго письма (полного прямой брани, обвинений в диффамации и заявлений, что «грек» не смеет писать о русской литературе), – он, вероятно (при помощи Рафальского), пошлет свое произведение в «Новое русское слово», где – увы! – все печатают. До Вас, вероятно, раньше, чем до меня, дойдет его опус.

Вот и занимайся теперь критикой! Даже Кленовский, с его «чего поэт хочет от критика», – «роза» по сравнению с этим «титулованным» гусем, или Владимиром Самозванцем!

Жан Мореас, грек из Афин Пападиамандопулос, был видным французским поэтом, и никто ему судить о французской литературе не запрещал.

А я «грек» лишь по происхождению: мой прадед по отцу переселился в Россию, дед уже по-гречески не говорил, а по женской линии – кровь украинская, татарская, польская, – какой же я – «грек»? Но на старости лет пришлось дожить и до этого.

«…Продолжение следует».

Видал виды с 1926 г. в литературе, но такого самомнения и самолюбия, как у Корвин-Пиотровского, еще не видал – просто сумасшедший какой-то!

Вот Вам и «Париж» – Парижи тоже всякие бывают.

О Брюсове – не помню – читал где-то в воспоминаниях (м. б., в «Новом журнале») историю с цензурой и устно слышал еще в России.

Пометки в «Когда разгуляется» сделаны не мной, а другим – кому я давал читать книгу. Простите – просмотрел, забыл стереть.

Ирина Владимировна приняла Ваш совет хорошо. Она и сама собирается написать об Алексеевой примирительно, чтобы прекратить эту историю.

Кто был «Петр Отшельник»³⁰⁰ – Ирина Владимировна не помнит (да и как могла бы помнить в 1915 г.?), а я – киевлянин, а не петербуржец (в мои «сознательные годы» университет кончил в Киеве в 1916 г., жил там с 1911, а до того – в Крыму).

Ирина Николаевна и я шлем Вашей супруге и Вам наш привет.

Ваш Ю. Терапиано

Ирина Владимировна опять больна. У нее давление 20–22, сердечные припадки, и вообще ей плохо. А как лечить? Нужно бы в санаторию.

56

3.XI.60

Дорогой Владимир Федорович,

Надеюсь, Вы уже вернулись из Вашей поездки в Чикаго³⁰¹. У нас тоже начался «сезон», только все меньше и меньше становится участников.

Как Вы знаете, летом покончил с собой Ю. Одарченко. В. Смоленский сейчас находится в таком ужасном состоянии, что просто в отчаянье можно прийти – отказался от второй операции (понимаю его!) и пьет, но к тому еще – пьет с надрывом, с ненавистью ко всем, все и всех ругает. Это, конечно, от отчаянья. Но жаль, что он так озлобился. А осудить его – язык не поворачивается: «а если б у тебя самого?..»