Письма - [33]

Бретона или каких-нибудь других художников, но обнаружил лишь его портрет у одного

фотографа и еще, в темном углу старой церкви, копию с «Положения во гроб» Тициана, которая

в сумраке показалась мне очень красивой и мастерской по тону. Подлинная ли это работа

Бретона? Не знаю – подписи я не нашел.

Следов ныне здравствующих художников – никаких; там есть только кафе под

названием «Кафе искусств», тоже новенькое, кирпичное, неуютное, холодное и неприятное. Это

кафе украшено чем-то вроде фресок или стенной росписи, изображающей эпизоды из жизни

достославного рыцаря Дон Кихота. Фрески, между нами говоря, оказались довольно слабым

утешением: они весьма посредственны. Чьей они работы – не знаю.

И все же я видел ландшафт Курьера – стога, коричневая пашня или мергельная земля

почти кофейного цвета с беловатыми пятнами там, где выступает мергель, что для нас,

привыкших к черноватой почве, более или менее необычно.

Французское небо показалось мне значительно нежнее и прозрачнее, чем закопченное и

туманное небо Боринажа. Кроме того, я видел фермы и сараи, еще сохранившие – хвала и

благодарение господу! – свои замшелые соломенные крыши; видел я также стаи ворон,

ставшие знаменитыми после картин Добиньи и Милле. Впрочем, раньше всего следовало бы

упомянуть характерные и живописные фигуры различных рабочих – землекопов, дровосеков,

батраков на телегах и силуэт женщины в белом чепце. Даже там, в Курьере, есть угольные

разработки, иначе говоря, шахта. Я видел, как в вечерних сумерках поднималась на поверхность

дневная смена, но там не было работниц в мужских костюмах, как в Боринаже, – одни лишь

шахтеры с усталыми и несчастными лицами, черные от угольной пыли, в изорванной рабочей

одежде, один даже в старой солдатской шинели.

Хотя это путешествие совсем доконало меня – я вернулся падая от усталости, со

стертыми в кровь ногами и в довольно плачевном состоянии, – я ни о чем не жалею, потому

что видел много интересного; к тому же в суровых испытаниях нищеты учишься смотреть на

вещи совсем иными глазами. По дороге я кое-где зарабатывал кусок хлеба, выменивая его на

рисунки, которые были у меня в дорожном мешке. Но когда мои десять франков иссякли, мне

пришлось провести последние ночи под открытым небом: один раз – в брошенной телеге, к

утру совсем побелевшей от инея, – довольно скверное убежище; другой раз – на куче

хвороста; и в третий раз – это уже было немножко лучше – в початом стогу сена, где мне

удалось устроить себе несколько более комфортабельное убежище, хотя мелкий дождь не

слишком способствовал хорошему самочувствию.

И все-таки именно в этой крайней нищете я почувствовал, как возвращается ко мне

былая энергия, и сказал себе: «Что бы ни было, я еще поднимусь, я опять возьмусь за карандаш,

который бросил в минуту глубокого отчаяния, и снова начну рисовать!» С тех пор, как мне

кажется, все у меня изменилось: я вновь на верном пути, мой карандаш уже стал немножко

послушнее и с каждым днем становится все более и более послушным.

А раньше слишком долгая и слишком беспросветная нужда до такой степени угнетала

меня, что я был не в состоянии что-нибудь делать.

Во время этого путешествия я видел и другое – поселки ткачей.

Шахтеры и ткачи – это совсем особая порода людей, отличная от других рабочих и

ремесленников; я чувствую к ним большую симпатию и сочту себя счастливым, если когда-

нибудь сумею так нарисовать эти еще неизвестные или почти неизвестные типы, чтобы все

познакомились с ними.

Шахтер – это человек из пропасти, «de profundis», 1 ткач, напротив, мечтателен,

задумчив, похож чуть ли не на лунатика. Вот уже почти два года я живу среди них и в какой-то

мере научился понимать их своеобразный характер, по крайней мере характер шахтера. И с

каждым днем я нахожу все более трогательными, даже потрясающими, этих бедных,

безвестных тружеников, этих, так сказать, последних и презреннейших из всех, кого слишком

живое, но предвзятое воображение ошибочно рисует в виде племени злодеев и разбойников.

Злодеи, пьяницы и разбойники есть и меж ними, как, впрочем, везде, но это совсем не

характерно для них.

1 «Из бездны» (лат.)

В своем письме ты туманно пишешь о том, что рано или поздно мне надо будет

переехать в Париж или его окрестности, если это будет возможно и если я того захочу.

Конечно, перебраться в Париж или в Барбизон или еще куда-нибудь – мое заветное и горячее

желание. Но как это сделать? Я ведь не зарабатываю ни су, и, хотя упорно тружусь, мне еще

потребуется немало времени, прежде чем я дойду до такого уровня, который позволяет думать о

вещах, подобных переезду в Париж. В самом деле, чтобы работать как следует, надо иметь

самое малое сто франков в месяц; можно, конечно, прожить и на меньшую сумму, но тогда

попадешь в очень стесненные, чересчур стесненные обстоятельства. «Бедность мешает таланту

пробиться» – в этом старом изречении Палицци всегда есть доля правды; для того же, кто

понимает истинный смысл и значение этих слов, они вообще бесспорны.

Пока что я не вижу, как осуществить переезд, и мне лучше остаться здесь и работать,

сколько есть и будет сил; к тому же тут и жизнь дешевле. И все-таки мне долго не выдержать в