Письма об Испании - [7]

. Мантилья, сквозь которую так очаровательно просвечивает могучая черная с синью коса, мантилья, которая, слегка прикрывая свежие цветы на левой стороне головки, прозрачно падает на открытые грудь и руки, — увы! эта чудесная мантилья оставляется для убора, придуманного для безволосых старух. Вы не можете представить себе, как печально видеть эти матовые, горячо-бледные лица, эти яркие физиономии заключенными в ужасные шляпки «по парижской моде» (al estilo de Paris)! Я был бы, конечно, равнодушнее к ним, если бы они не показывались возле мантильи. Вы знаете великолепный эффект, производимый на московских гуляньях костюмами провинцияльных барынь и русских купчих; но там безвкусие костюма гармонирует, по крайней мере, с неподвижностию физиономий, тупостию черт или лимфатическою тучностию, а здесь под этою противною шляпкою блестят огненные глаза, и матовая, прозрачная, свежая бледность лица исполнена такой сверкающей игры. Многие носят мантилью сверх шали!! Национальная короткая basquiña (юбка), которая выказывала изящные ножки, сменилась длинным французским платьем. Любимый испанский цвет — черный — оставляется для каких-то дурных пестрых цветов. Слава богу, что они хоть сберегли свой национальный abanico (веер). Веер решительно никогда не выходит у них из рук, у самой бедной крестьянки, как у королевы, и искусство владеть им дано только испанкам. На Прадо, в театре, в церкви постоянно слышится шум и щелканье вееров; они кланяются ими, приветствуют, делают знаки, наконец, говорят ими, потому что меня уверяли, что женщина может сказать веером все, что захочет. В этом пламенном климате, словно по какому-то женскому капризу, черный цвет есть единственный цвет национального женского костюма. Если встречаешь толпу женщин, одетых со всем испанским изяществом, то непременно андалузки. Эти черные, иногда белые покрывала на головах, падающие на плечи и руки, молодым придают вид каких-то фантастических монахинь, волнуемых светскими страстями, старым — вид древних прорицательниц. Да, я должен сказать еще, что здесь рука об руку могут идти муж с женою или брат с сестрой — для прочих это считается неприличным.

В Мадрите есть несколько улиц, выстроенных великолепно, но они более или менее похожи на улицы всех европейских городов; только бесчисленные балконы с опущенными, пестрыми завесами придают им оригинальный характер. Во всем остальном Мадрит не имеет никакой особенности ни в нравах, ни в обычаях. Это город народонаселения наезжего. Каждая провинция приносит сюда свой характер, свой костюм и свои обычаи. Говорят еще, к чести Мадрита, что из всех испанских городов в нем всего менее предрассудков и всего более терпимости в нравах. Народонаселение Мадрита главное состоит из чиновников и торговцев всякого рода. Торговля предметами потребления вся производится или приезжими из провинций, или иностранцами. Куаферы, портные, парфюмеры, магазины модных вещей — все имеют французские имена и вывески. Воздух Мадрита (возвышенность его почвы — 600 метров над поверхностью моря) чрезвычайно раздражителен для нервических организаций; кроме того, несмотря на ясность и тишину свою, он так сух и резок, что бо́льшая часть здешних жителей умирает от болезни легких^{52}. Здесь есть пословица, что мадритский воздух не задует свечи, а убивает человека^{53}. Мне один moderado говорил, что сильный прогрессивный дух мадритцев происходит от раздражающего здешнего воздуха — в чем я с ним, разумеется, согласился.

Уволенный со службы.

Водонос.

Из всех здешних улиц самая интересная Calle de Toledo. Вся она наполнена постоялыми дворами (paradores и posadas), трактирами, харчевнями, мастеровыми. Это самая населенная и оживленная часть Мадрита. Благодаря моему здешнему приятелю, г. Вильамилю[12], который вызвался показывать мне Мадрит^{54}, наша прогулка по Calle de Toledo была для меня самая любопытная. Здесь вся Испания в миниатюре: разнообразные костюмы провинций, их наречия, особенности, манеры, физиономии лиц, — ни одна в мире страна не представляет такого живого разнообразия. Г-н Вильамиль, истинный испанец в душе, несколько раз изъездил верхом всю Испанию и знает ее в подробности. Он беспрестанно заговаривал, спрашивал о чем-нибудь, чтобы показать мне особенность наречия каждой провинции. Беспрерывный шум и гам стоят на улице, торговля и промышленность Мадрита сосредоточиваются здесь. Разумеется, вся эта жизнь начинается только к вечеру, потому что днем как высший и средний классы, так и простой народ делают сиесту (siesta), или, говоря проще, сидят от жару дома. К вечеру все народонаселение выходит на улицу. Тут громадные galeras[13] валенсиянцев в их полуафриканской одежде и щеголей андалузцев выезжают в дорогу, чтоб к ночи поспеть на ночлег в венту; цирюльники у дверей цирюлень публично бреют своих клиентов; кружок андалузцев (вечно веселый народ), сидя у входа кузницы, напевают la caña[14]; возле — девочки под кастаньеты пляшут fandango, толпа полуодетых, бронзового цвета мальчиков играют на улице, представляя corrida de toros[15]; ватага удалых cigarreras (женщин, работающих на сигарной фабрике: еще особенный испанский тип) расходится по домам, окруженная своими любезными; в харчевнях и у входа их толпы народа ужинают сардинами и саладом. Los arrieros (перевозчики товаров на мулах) разных провинций, во всей особенности своих провинциальных костюмов, приезжают на постоялые дворы, гоня перед собою длинные цепи мулов, всегда выхоленных и разукрашенных перевязями и букетами из разноцветной шерсти (здесь товары не перевозят иначе, как на спинах мулов). Нищий просит милостыни, распевая под аккомпаньемент своей гитары: Señores caballeros, une limosna por el profesor