Письма об Индии - [49]

На другой день я опять начал спускаться (мы были в Канаурской долине, в Тибете). В продолжение 4 дней я бродил по этой очаровательной стране таинственных долин, под темными аллеями виноградников[122], отдыхая на свежей и пахучей траве, в бесконечной тени гигантских деревьев (обхватов в 10 толщиной), под музыку светлых ручейков.

Возле меня паслись тибетские коровы с густыми хвостами и тонкошерстные козы; мирные жители радушно предлагали мне корзинки с виноградом, составлявшем вместе с утками единственную мою пищу. Мои люди, уже забывшие ужасы перехода Борендо, углублялись в виноградники, ели вкусные гроздья и купались в светлых каскадах. Живописные канаурские деревни прятались в виноградниках. Но пора было оставить эти очаровательные места. Верные и преданные горцы за самую умеренную плату опять потянули меня на веревках по воздуху, через пропасти и скалы, казавшиеся с первого взгляда неприступными.

На четвертый день я переправился через неукротимый Сатледж, который низвергается между двумя пятиверстыми стенами Гималаев. Через этот водопад переправляются не по воде, а по воздуху, с помощью веревки, перекинутой с одной стены на другую. На тройной веревке я быстро был спущен в эту трещину или пропасть, так что только мельком мог взглянуть на яростный поток, ревевший подо мной. Наконец я достиг Чини-Гонга, последней доступной страны: дальше идет уже Китайская империя. Но так же как и в Палангене, напрасно будут искать в Чини-Гонге китайского отпечатка. Тут, впрочем, можно встретить татар и татарок с длинными калмыцкими лицами, покрытых, как сибирские шаманы, варварскими украшениями; они пасут стада коз, из которых каждая покрыта чепраком и носит на себе легкую тяжесть — муку или какие-нибудь съестные припасы.

В Чини-Гонге я поместился в какой-то развалившейся хижине, стоявшей вблизи любопытных храмов. Я снимал с них рисунок, а между тем из-за ограды и с причудливых балконов этих храмов до меня долетали громкие, но печальные звуки медных гонгов. Странное сходство этих деревенских зданий со швейцарскими сырнями производит какое-то особенное впечатление. Из убежища, в котором я теперь находился, сцена перехода Борендо представлялась мне во всем своем ужасе. Через редкую атмосферу этой страны, возвышающейся почти над всей остальной землей, резко, как театральная декорация, выдавался передо мною бесконечный лабиринт черных скал, зияющих пропастей и вечных снегов. Вид уединенного, покрытого снегами Борендо тяжело сдавил мне грудь; а между тем, когда я переходил его, я ничего не чувствовал, кроме усталости, холода и трудностей пути. Не такова ли и смерть? Вскоре черные облака быстро сгустились над горами, которые я переходил: в этой печальной стране устанавливалась зима. Мы слышали, как снежные обвалы падали один за другим и заваливали гибельный Борендо… Гималайские ворота запирались… Счастье мое, что я успел перейти Борендо четырьмя днями раньше.

Рампор [Рампур],

8 октября 1842 года

В Лагоре я находился на расстоянии 15 переходов от Кашемира; теперь от Рампора осталось только 14. Быть так близко от Кашемира и не сметь туда отправиться! Что делать… Между английским и сикхским правительствами заключено условие, в силу которого никто, идущий из провинции Компании, не может без английского дозволения вступить в Кашемир; а без этого дозволения, которое трудно получить, наверное, будешь искрошен в куски сикхами. Дело в том, что в Кашемире нет никакой безопасности. Там не уважаются никакие повеления: ни лагорского короля, ни английского правительства.

Сатледж течет перед моими глазами. Противоположный берег, принадлежащий свирепым сикхам, состоит из отвесных утесов, лоскно-черноватых и серебристых. Во всей этой части Гималаев изобилует тальк и встречается, особенно возле Борендо, множество гранита. Я пишу тебе на дороге… Мои носильщики вдруг с ужасом бросаются в сторону: большая змея лежит на дороге, подняв голову: в ней 2 или 3 аршина длины. Мы проходим мимо, потому что индийцы не убивают этих гадов.

Рампор живописно обрамлен утесами. Городская архитектура смахивает на китайскую. Странные резные деревянные украшения покрывают дома темного, серого и дикого[123] цвета. Гипсовые крыши, сходящиеся по-китайски в острый клин, придают еще более строгости общему характеру зданий. Пагода, странно украшенная деревянными изваяниями, старая стена ограды из почерневших от времени камней и прочный темно-серый дом без окон, с остроконечной крышей и решетчатыми переходами, скрытый олеандровыми и рододендроновыми ветвями, привлекли мое внимание, и я направил было к ним шаги; но меня остановил сторож, сказав, что этот дом — убежище жен здешнего раджи, который находится теперь в другом сельском приюте.

Я поместился в дарбаре. Дарбар — род навеса с деревянными столбами, возвышающегося над городом. В этом дарбаре раджа во время своего присутствия решает дела страны; однако я предпочел отобедать в своей палатке, куда и были принесены бараний суп, рыба сатледжская, утка, вместо хлеба индийская лепешка, называемая чапати, по бутылке рейнвейна и портвейна и несколько бутылок пива. При этом было достаточно сардинок и масла, сохраняемого Франциском с особенным искусством. Со мной обедает капитан армии Индийской компании Жак. Провизии у него вдоволь.