Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой (1958-1965) - [5]

То, что Вы пишете об Ульянове [77], меня ничуть не удивило. Оттого я дал себе зарок ни в каких склоках не участвовать, ни в какой форме. Сейчас же поднимается столько мерзости и злобы, что становится тошно. Всем «о душе» пора подумать, а вместо этого вся эта чушь. Это действительно «разложение эмиграции», старческое ее состояние, как в домах, где старички все ругаются. Я это почувство­вал даже, когда мы сидели в cafe на rue Vaugirard: какая-то скрытая, но готовая прорваться пена злобы и всего прочего. А надо, как советовал Блок, «тихо жить и тихо думать». И есть о чем. Вот я любил за это Алданова [78]. Не знаю, что у него было внутри, но при встречах – ничего, кроме хорошего, всегда, не так, как бедная Ninon [79]: «он о вас сказал то-то…». Chere madame, не путайтесь в эти дела и споры, – или иначе, без личностей. У Вас был в статье [80], по-моему, неправильный тон, и я Вам об этом говорил: infaillible [81], будто римский папа. Это должны другие о человеке думать, но не он сам. «Сомнение в себе – начало мудрости» [82]. Если Вы будете продолжать, на Вас и будет литься та дрянь, что в других людях таится. А Вы – лилия, роза, мимоза, не для этого созданы, слишком чувствительны, и вообще, не стоит Вам до всего этого опускаться. Ну, довольно, «если надо объяснять…» [83] Наш мир, правда, «страшный», как говорил Ваш Терапиано [84], и надо или быть зверем (или червяком), или понять, что дожить жизнь надо иначе. Кстати, что все-таки о Вас написал Ульянов? Он резок и по статьям тайно-хамоват, т. е. из тех, которых только «тронь-тронь, так увидишь». Я его лично, впрочем, не знаю.

Voila. Не примите за наставление, а если и наставление, то из желания добра и по праву старости. Вот, Вы чем-то были как будто недовольны (мной) в последний приезд. М<ожет> б<ыть>, и были поводы, но чушь, вроде завтрака у <Микея?>. Но могу себя процитировать: «но я Вам обещаю – никогда» [85], т. е. никогда в делах важ­ных Вы не увидите от меня ничего, кроме хорошего. У Вас, верно, тоже такое чувство, надеюсь, по крайней мере. Но Вы и mobile соmme l'onde [86], и, в сущности, самый «эгоцентричный» человек из всех, считая это при том нормальным состоянием. On est соmmе on est [87], а у Вас есть и очень много другого. Целую ручки и штучки, шлю самые дружеские уверения и чувства.

Ваш ГА

На бланке University of Manchester.

11

3 Scarsdale Road

Victoria Pfrk

Manchester

16/V <19>59

Дорогой друг chere Madame

Я сейчас вернулся в Манчестер, был два дня в Leeds для экзаменов. Надеюсь, Вы получили два моих коротких письмеца, второе в отмену первого. Нашел на столе Ваше письмо, чтобы я написал Вейнбауму [88] или Полякову об Ульянове, и уже думал, как и что написать (Полякову, не Вейнбауму, кот<орому> писать не хочу), но тут же другое известие, – что статья Ульянова уже в «Н<овом> Р<усском> С<лове>» появилась [89]!

Дорогая душка, не расстраивайтесь и, так сказать, плюньте. Не стоит. Все это такая чепуха, что тошно о ней думать. Главное – газета живет один день; и в общей грызне и шпильках завтра никто не будет помнить, что кто написал. Ради Бога, только не отвечайте. Ульянова не читал, но та фраза, которую Вы мне привели (о белье), она действительно чудовищна. Но она обратится против него, а не против Вас. Не знаю, как мне Вас убедить, чтобы Вы не совались во всю эту мерзкую кухню, забыли бы о ней, и, как бывало при Буренине [90] (кот<орый> именно о чьем-то белье писал), люди брезгливые мыли руки, прочитав такие фельетоны [91]. Мне только жаль, что Вы из-за этого волнуетесь, а Вам это вредно, если у Вас не в порядке сердце.

I Если бы Вы прочли (м<ожет> б<ыть>, читали?), что обо мне написал Рогаля-Левицкий в «Возрождении» [92], то Ульянов рядом – розы и Убиган [93]. А с меня – как с гуся вода, честное слово. М<ожет> б<ыть>, это у меня — общее равнодушие, «великая сушь», не знаю, но все-таки волноваться не стоит. Я во всяком случае Полякову напишу (когда получу статью), выражу изумление и все такое. А кроме того, как-нибудь (летом) сочиню статью о поэзии с указанием, какая Вы гениальная поэтесса. Ну, а как вечер? [94] Я не хочу Вас разочаровывать, но сейчас у меня сомнения: удастся ли он финансово? Конец сезона, на Зайцева [95] все дамы и патронессы истратили энергию. Поезжайте непременно в Hyeres. Вот, что я хочу Вам сказать: если у Вас не будет денег достаточно, я Вам оплачу дорогу aller-retour (есть billet-touristiques [96] , годные 2 месяца — с большой скидкой). А там проживете, сколько можете, даже если недолго, то лучше, чем ничего.

Целую Вас и шлю всякие чувства.

Ваш Г.А.

12

8/ХI-<19>59

104, Ladybarn Road

Manchester 14

Дорогая Madame, получил Ваше письмо, но был все время столь обременен делами, что только сегодня отвечаю. Впрочем, Вы ответили мне через две недели!

Письмо Ваше взволнованное из-за Покровского и всего прочего. Chere amie Madame, ну стоит ли из-за этого портить себе кровь? Вы меня слегка попрекаете, что я за старого подлеца заступался. Я и теперь готов заступиться. Ведь он неистовствует из-за любви и ревности, – что же с него взять! Изволите помнить, Отелло даже задушил свою любовь, а винить его трудно. Вот так же и Покровский. Но что все его мучения из-за толстого прокурора с животом, довольно комично. Добро бы был какой-нибудь юный красавец! Ну, оставим это. Вы – человек отходчивый, и я надеюсь, что все опять придет в норму, с красным винцом по вечерам, и что расходы в 50 тысяч достигнут ста.