Пища ада - [3]

Утром в его номер пришла Самири. Полусонный, Халлель поднял голову с подушки и тут же узнал эти вишнёвые губы. Она переоделась западной женщиной, упаковала себя в строгий костюм, перчатки, мужскую шляпу и солнечные очки — словно чудесный подарок в неуклюжем пакете, не умаляющем чуда. Она спокойно сняла шляпу, вынула заколку, и волосы упали на светлую шерсть пиджака чёрным буйным водопадом.

Потом, после всего, Халлель долго размышлял, что это значило для неё, и для её людей, и вообще для всех: что молодая женщина с Востока, названная Самири — кажется, это было имя убитой демонами Армагетто древней святой мученицы, — рождённая в традиционной семье неподалёку от Чиати, работала на Западе одна, без мужа, брата, отца. Повинуясь внезапному порыву, она нарядилась в чужое платье, притворилась чужой и повела себя не как женщина своего народа и своей веры. Повела себя как чужая. Она взяла отпуск на те же дни, что и он — или, может быть, у неё уже был запланирован отпуск на те же дни, что у него — или, может быть, она просто уволилась из турбюро, ведь по сравнению с главным это было не так уж и важно… Под чужою личиной Самири последовала за незнакомцем на свою родину, на Восток, и явилась в отель, где соотечественников обманул её фальшивый акцент. Солнечные очки скрыли от цепких взглядов её глаза, жаркие чёрные озёра; и вот эту чужую западную женщину служанка без вопросов провела в номер западного мужчины, ничего плохого не думая о них — или, может быть, думая, но это было неважно. Эти двое были чужаками. Под маской незнакомки Самири явилась в родной дом и сыграла чужую, и только чужак Айве Халлель узнал её тайну. Самири доверилась и отдалась этому чужаку.

Озеро оказалось прохладным и прозрачным, а город был очень чист. Лишь вездесущая пыль летела по каменным плитам — назойливый привет пустыни Гешу. Ночью Чиати пустел. Самири и Халлель бродили в каменных переулках, не разнимая рук, как будто сразу срослись. Серьёзные, песочного цвета коты неторопливо ускользали прочь, прятались в мусорные баки, ныряли в норы подвалов и под неподвижные глыбы машин. Большое жёлтое здание, в котором некоторое время назад случился пожар, глядело слепыми тоскливыми окнами в ночь. Его не сносили, не ремонтировали и не продавали. В тёмных витринах бутиков поблескивали зеркала и ждали утра причудливые крепости из песка, раковины, украшения, вина и шахматные наборы: западная пехота, рыцари и королевская пара за белых, восточные воины, Ран и его Семёрка за чёрных. С озера текли незримые струи прохлады и запах воды.

Халлель не ощущал опасности и не считал местных мужчин своими врагами. Изредка эти мужчины присматривались к Самири, но ничего не делали и не говорили. Халлель узнал, что акцент и одежда значат намного больше, чем смуглота кожи, чёрные волосы, миндальный рот. На ногтях Самири теперь был тёмный западный лак, похоронивший под собой бело-золотые цветы.

— В случае чего я просто выдам тебя за гиперборейца, — сказала она. — Мы теперь и на Западе есть.

Он кивнул. Ему даже в голову не пришло, что ему предлагали маленькое предательство и что Единый Бог, в Которого он всегда верил и Которому доверял, мог возражать против безвредного, необходимого маскарада.

— Если надо будет, произнесёшь символ нашей веры. Ты его знаешь?

— Да.

И он повторил строки на волшебном, певучем, мёртвом языке, которые выучил ещё в детстве, когда впервые прочёл «Сердце Тьмы». Для Халлеля всё это было не столько историей, сколько легендой и мифом. История давней войны переходила в сказочную мистерию, страшную и красивую.

— Верно, — обрадовалась Самири. — Ты всё правильно произнёс. Кто тебя научил?

— Эди Чени, — ответил Халлель. — Я несколько раз читал его мемуары. Он очень старательный рассказчик. Там есть звуковая транскрипция.

— Эди Чени… — сказала она. — Эди Чени произнёс перед Андреем символ веры, чтобы завоевать его доверие, а потом предал его.

— И попытался убить.

— Эди убил его. Просто это не помогло.

— Люди бессмертны, — сказал Халлель.

Он толковал историю Святого Андрея именно так. Люди были бессмертны. Жизнь, свобода и радость были непобедимы, и вечна была любовь. Халлель поцеловал Самири в лоб. Она вернула поцелуй — в губы.

Они много чувствовали и мало говорили, и сейчас Халлель видел, что это предвещало беду. Необязательно вслух строить планы на будущее после неполной недели знакомства, но она даже фамилии не назвала, и теперь он понимал, почему. В этой стране у неё наверняка была большая семья — уважаемые отец и мать, многочисленные братья и сёстры, деды и бабушки, тётки, дядья… Пожелай Халлель найти Самири, фамилия дала бы ему все карты в руки. Самири. Он не видел её документов. У неё могло быть другое имя.

Они засыпали под утро, сплетясь в объятиях, как будто давно срослись и душами, и телами, и Халлель ни на мгновение не усомнился, что это так, они действительно срослись. Он не интересовался её фамилией. Скоро они сложат все свои вещи в один чемодан и вернутся на Запад, где она будет зваться Самири Халлель. Номер у них был маленький, на одного, зато с террасой — и на втором этаже. Снизу их было не видать. На керамическом столике стоял графин с водой и песчаная ваза с фруктами. Вечером Самири надевала солнечные очки и рубашку Халлеля, которую забывала застегнуть, растягивалась в шезлонге, ела сливы и пила кактусовый чай со льдом. Халлель подкрадывался, набирал в рот воды из графина и внезапно опрыскивал её. Самири взвизгивала, хохотала. Капли воды сползали по её груди и животу, забирались в пупок, поблескивали в волосах внизу… Халлель стаскивал Самири на пол и опускался на колени между её ног.