Писатели США о литературе. Том 2 - [41]
Именно об этом испытании я и собираюсь рассказать; я не могу говорить о том, как надо писать книги; я не буду даже и пытаться давать советы тем, кто хочет видеть свои книги опубликованными или принятыми к печати журналами, платящими высокие гонорары. Я не профессиональный писатель; я даже и не умелый писатель; я просто писатель, который находится на пути к овладению своей профессией, на пути к открытию характера, структуры и звучания того языка, которым должен овладеть, чтобы делать свое дело так, как я хочу его делать. Только поэтому я, бредущий на ощупь, отдающий этому открытию всю свою энергию, весь свой талант, и начинаю подобный разговор. Я собираюсь рассказать о том, как писал свою книгу. Рассказ будет носить исключительно личный характер. Он пойдет о том, что в течение ряда лет составляло большую часть моей жизни. О литературе речи почти не будет. Это рассказ о поте и боли, об отчаянии и маленьких победах. Я еще не научился писать рассказы. Я еще не научился писать романы. Но я кое-что узнал о самом себе и о том, что представляет собой работа писателя; об этом я и попытаюсь рассказать.
Не знаю, когда я впервые подумал о том, что могу стать писателем. Наверное, подобно многим своим сверстникам и соотечественникам, я решил, что было бы прекрасно стать писателем, ибо образ писателя ассоциируется с такими людьми, как лорд Байрон и лорд Теннисон, Лонгфелло и Йерси Биши Шелли. Писатель—это такой человек, который подобно тем, кого я только что упомянул, пребывает в иных сферах, и поскольку сам я был американцем, притом американцем, не принадлежащим ни к зажиточным семьям, ни к семьям университетского толка, то и решил, что мне никогда не достичь тех далей, где рождаются писатели.
Я думал, что подобное происходит со всеми или почти со всеми американцами. Мы все еще—более, чем любой народ на земле,— заворожены таинственностью писательской профессии. Наверное, поэтому среди людей моего круга—людей трудящихся, фермерствующих—так много тех, кто относится к писателям с чувством великого восхищения и романтического недоверия; им трудно представить, что писатель может принадлежать и к их среде, а не быть пришельцем из иного мира, подобно лорду Байрону, Теннисону или Шелли. Возьмем теперь другой тип американцев — американцев, вышедших из более образованных, университетских кругов; они тоже^ хотя и на свой лад, ослеплены блеском и трудностями писательской профессии. Их воображение, оказывается, задето сильнее, чем воображение европейцев, принадлежащих тому же общественному слою. Они становятся бблыними «флоберианцами», чем сам Флобер. Они основывают журнальчики, которые не только превращают в педантов даже лучших из них, они сами по себе уже настолько педантичны, что европейца^ трудно себе это представить. Европейцы говорят: «Боже, откуда появились эти люди, эти эстетствующие американцы?» Что же, нам ведомо все это. Я думаю, что любой из нас, американцев, взявшихся за писательство, мог очутиться между этими двумя группами честных, но сбитых с толку людей; однако если нам суждено все-таки стать писателями—то несмотря на существование таких групп.
Не знаю, как я стал писателем, но, должно быть, это произошло потому, что жила во мне некая сила, которая в конце концов нашла себе путь и прорвалась наружу. Мои предки были, трудовыми людьми. Мой отец, резчик по камню, испытывал большое уважение и почтение к литературе. Он обладал исключительной памятью, он любил поэзию—более всего риторическую поэзию, что естественно для человека подобного типа. Тем не менее это была хорошая поэзия—монолог Гамлета, «Макбет», надгробная речь Марка Антония,* «Элегия» Грея и так далее. Ребенком я слышал, как он читает эти вещи; я запомнил и выучил их.
Он послал меня учиться в университет штата. Желание писать, которое овладело мною еще в школе, стало сильнее. Я редактировал университетскую газету, университетский журнал, а в течение двух последних студенческих лет участвовал в работе драматургических курсов, которые только что были там основаны. Я написал несколько маленьких одноактных пьес, все еще полагая, что стану юристом или газетчиком, и даже не смея поверить в то, что мне действительно предстоит сделаться писателем. Затем я поступил в Гарвард, написал еще несколько пьес, убедил себя в том, что должен стать драматургом, закончил Гарвард, пьесы мои отвергли, и наконец осенью 1926 года—как, почему и каким образом, я до сих пор не понял, но, должно, быть, потому все-таки, что сила, таившаяся в груди, нашла наконец выход,—принялся в Лондоне за свою первую книгу. В те годы я жил совершенно один. У меня было, две комнаты — спальня и гостиная—в маленьком районе, в Челси, где дома, как и во всем
Лондоне, были сделаны из обожженного кирпича и покрыты желто-кремовой штукатуркой. Они были похожи друг на друга как две капли воды.
Как я уже говорил, жил я тогда одиноко и в чужой стране. Я не мог бы сказать, почему меня туда занесло и какое направление примет моя жизнь в дальнейшем, и в таком вот состоянии я начал писать книгу. Я думаю, что начало—один из самых тяжелых периодов писательской жизни. Не выработались еще приемы, нет постороннего критического суждения, которым можно было бы проверить сделанное. Днями я писал, используя в качестве тетради большие гроссбухи, специально купленные для этой цели, а ночами лежал в постели, подложив руки под голову, думая о том, что написано днем, и. слыша твердую, уверенную поступь лондонского полицейского, проходящего под моим окном, вспоминая о том, что я родился в Северной Каролине, и изумляясь тому, каким, черт возьми, образом я очутился в Лондоне, на холодной постели, где мне приходится думать о словах, которые раньше, днем, легли на бумагу. Затем ко мне подкрадывалось огромное, бездонное, тщетно ищущее исхода чувство, и тогда я вскакивал с кровати, зажигал свет и начинал перечитывать написанное за день, а потом останавливался в изумлении: зачем я здесь, что привело меня сюда?
Третье издание руководства (предыдущие вышли в 2001, 2006 гг.) переработано и дополнено. В книге приведены основополагающие принципы современной клинической диетологии в сочетании с изложением клинических особенностей течения заболеваний и патологических процессов. В основу книги положен собственный опыт авторского коллектива, а также последние достижения отечественной и зарубежной диетологии. Содержание издания объединяет научные аспекты питания больного человека и практические рекомендации по использованию диетотерапии в конкретных ситуациях организации лечебного питания не только в стационаре, но и в амбулаторных условиях.Для диетологов, гастроэнтерологов, терапевтов и студентов старших курсов медицинских вузов.
Этот учебник дает полное представление о современных знаниях в области психологии развития человека. Книга разделена на восемь частей и описывает особенности психологии разных возрастных периодов по следующим векторам: когнитивные особенности, аффективная сфера, мотивационная сфера, поведенческие особенности, особенности «Я-концепции». Особое внимание в книге уделено вопросам возрастной периодизации, детской и подростковой агрессии.Состав авторского коллектива учебника уникален. В работе над ним принимали участие девять докторов и пять кандидатов психологических наук.
В шпаргалке в краткой и удобной форме приведены ответы на все основные вопросы, предусмотренные государственным образовательным стандартом и учебной программой по дисциплине «Семейное право».Рекомендуется всем изучающим и сдающим дисциплину «Семейное право».
В шпаргалке в краткой и удобной форме приведены ответы на все основные вопросы, предусмотренные государственным образовательным стандартом и учебной программой по дисциплине «Налоговое право».Книга позволит быстро получить основные знания по предмету, повторить пройденный материал, а также качественно подготовиться и успешно сдать зачет и экзамен.Рекомендуется всем изучающим и сдающим дисциплину «Налоговое право» в высших и средних учебных заведениях.
В шпаргалке в краткой и удобной форме приведены ответы на все основные вопросы, предусмотренные государственным образовательным стандартом и учебной программой по дисциплине «Трудовое право».Книга позволит быстро получить основные знания по предмету, повторить пройденный материал, а также качественно подготовиться и успешно сдать зачет и экзамен.Рекомендуется всем изучающим и сдающим дисциплину «Трудовое право».
В шпаргалке в краткой и удобной форме приведены ответы на все основные вопросы, предусмотренные государственным образовательным стандартом и учебной программой по дисциплине «Международные экономические отношения».Книга позволит быстро получить основные знания по предмету повторить пройденный материал, а также качественно подготовиться и успешно сдать зачет и экзамен.Рекомендуется всем изучающим и сдающим дисциплину «Международные экономические отношения» в высших и средних учебных заведениях.
Миром правят числа. Все чаще и чаще решения принимают не люди, а математические модели. В числах измеряется все – от наших успехов в образовании и работе и состояния нашего здоровья до состояния экономики и достижений политики. Но числа не так объективны, как может показаться. Кроме того, мы охотнее верим числам, подтверждающим наше мнение, и легко отбрасываем те результаты, которые идут вразрез с нашими убеждениями… Анализируя примеры обращения с численными данными в сферах здравоохранения, политики, социологии, в научных исследованиях, в коммерции и в других областях и проливая свет на ряд распространенных заблуждений, нидерландский журналист, специалист по числовой грамотности Санне Блау призывает мыслить критически и советует нам быть осмотрительнее, о чем бы ни шла речь – о повседневных цифрах, управляющих нашим благополучием, или о статистике, позволяющей тем, кто ее применяет, достичь огромной власти и влияния. «Числа влияют на то, что мы пьем, что едим, где работаем, сколько зарабатываем, где живем, с кем вступаем в брак, за кого голосуем, как решаем вопрос, брать ли ипотеку, как оплачиваем страховку.
В эпоху тотальной цифровизации сложно представить свою жизнь без интернета и умных устройств. Но даже люди, осторожно ведущие себя в реальном мире, часто недостаточно внимательно относятся к своей цифровой безопасности. Между тем с последствиями такой беспечности можно столкнуться в любой момент: злоумышленник может перехватить управление автомобилем, а телевизор – записывать разговоры зрителей, с помощью игрушек преступники могут похищать детей, а к видеокамерам можно подключиться и шпионить за владельцами.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
О чем это? • о ключевых словах современной науки; • о самых страшных экспериментах; • о сущности цивилизации. «Любому человеку нужен просто разговор – о важном, научном. Это задача научных журналистов. И один из самых ярких, самых ясных, самых ответственных – Григорий Тарасевич». Александр Архангельский, телеведущий, писатель, профессор Высшей школы экономики «…Книга вызывает множество противоречивых чувств: с рядом моментов хочется спорить, от большинства историй смеялась в голос, а от некоторых глав становилось безумно грустно».
История машинного обучения, от теоретических исследований 50-х годов до наших дней, в изложении ведущего мирового специалиста по изучению нейросетей и искусственного интеллекта Терренса Сейновски. Автор рассказывает обо всех ключевых исследованиях и событиях, повлиявших на развитие этой технологии, начиная с первых конгрессов, посвященных искусственному разуму, и заканчивая глубоким обучением и возможностями, которые оно предоставляет разработчикам ИИ. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Что значат для демократии добровольные общественные объединения? Этот вопрос стал предметом оживленных дискуссий после краха государственного социализма и постепенного отказа от западной модели государства всеобщего благосостояния, – дискуссий, сфокусированных вокруг понятия «гражданское общество». Ответ может дать обращение к прошлому, а именно – к «золотому веку» общественных объединений между Просвещением и Первой мировой войной. Политические теоретики от Алексиса де Токвиля до Макса Вебера, равно как и не столь известные практики от Бостона до Санкт-Петербурга, полагали, что общество без добровольных объединений неминуемо скатится к деспотизму.