Писатели & любовники - [57]

Спрашивает, готова ли я доработать и прислать ей новый вариант. Спрашивает, управлюсь ли я за месяц.

– Нам бы хотелось выдать рукопись редакторам до праздников. На праздниках ничего не продашь.

Соглашаюсь доработать, мы прощаемся. На часах 11:34. Ресторан только что открылся на обед. Выметаюсь за дверь.

Маркус в таком бешенстве, что чуть не отправляет меня домой, но без всякой брони заявляется компания из восьми репортеров “Глоуб”, и взять их некому. Говорит, что вкатывает мне второй выговор. Говорит, вишу на одном волоске. Мне плевать. У меня, бля, агент есть.

Отыскиваю Гарри в кухне, он забирает клаб-сэндвичи с индейкой. Рассказываю о Дженнифер, он ставит сэндвичи обратно и крепко обнимает меня. Громко улюлюкает, Тони велит ему заткнуться. Гарри не затыкается. Продолжает улюлюкать. Выкладываю, чтоґ она сказала и что мне предстоит доработка, у Дженнифер куча всяких идей.

– Например?

Взираю на Гарри. Не помню ничего из того, что Дженнифер говорила, за исключением чего-то там про переход в пятой главе.

– Что-то про пятую главу, – говорю.

– Ты же конспектировала, да?

– У меня сердце колотилось, я опаздывала на работу и не знала, к чему это все идет.

Он треплет меня по спине.

– Позже сможешь перезвонить ей.

– Ага, – говорю, но знаю, что не буду.

Кажется, стоит оказаться дома, сесть за стол и прижать телефонную трубку к уху – и я сразу вспомню, что говорила Дженнифер, но нет. В то утро во всем сказанном было столько смысла. Помню это чувство, этот восторг, но слова вспоминаю немногие. Кажется, обсуждали тему обладания, сквозной нитью проходящую сквозь роман, но я не знаю, что именно Дженнифер сказала. Не помню ничего из того, над чем она просила поработать, не считая сцены вечеринки в пятой главе. Ей показалось, что к этой сцене нужно несколько строк подводки. Вроде бы Дженнифер сказала, что эта глава может быть и подлиннее на несколько страниц.

Звоню Мюриэл. Она собирается на свою конференцию в Рим. Едва управляюсь выложить ей все это. Она советует мне записать каждое слово из того разговора, все, что смогу вспомнить, сколь угодно бессвязно. Следую ее совету, перезваниваю. Выслушивает, затем долго рассуждает об идее обладания в романе и о том, как вся история Кубы воплощена в теле Клары. Мюриэл подбрасывает еще несколько соображений, возникших у нее, пока читала рукопись. Не помню, говорила ли Дженнифер что-то подобное, но мысли толковые, и я их записываю все подряд.

Желаю безопасной поездки. До того, как вешаем трубки, повторяю это раза три или четыре.

Оскар говорит, агенты начинены этим делом, и пусть я забыла, что там Дженнифер сказала, это не имеет значения.

– Явно что-то не памятное.

Едем в Уэллзли на Оскаровы чтения. На мне юбка и длинная нитка маминых бус.

– Нет, памятное. Она умная и внятная, и мне очень понравились ее соображения.

– Но не настолько, чтобы их запомнить.

– Я опаздывала на работу и плохо спала, да и мозги у меня в тумане последнее время.

– Тебя послушать, так ты прямо как пожилая дама в климаксе.

Мы приезжаем в книжный магазин за полчаса до чтений. Оскар называет свое имя девушке на кассе, девушка его не узнаёт, и о чтениях ей ничего не известно. Показывает нам на женщину в глубине, та, завидев Оскара, вспыхивает. Говорит, это честь для нее – принимать Оскара здесь, проводит нас в нишу, где для чтений выставили рядами стулья и стол со стопками трех его книг. На заднем ряду уже сидят двое, вяжут. Хозяйка магазина сообщает, что на чтения и последующий ужин приедет Вера Уайлд.

– Надеюсь, вы не возражаете, – говорит она.

– Буду рад повидаться.

– Уф-ф. Она сказала, вы старые друзья. Мы принимали ее в церкви на прошлой неделе. – Проводит нас в комнату на задах, в ней полно коробок с книгами и стоит стол, заваленный бумагами. Посередине два складных стула. – Можете оставить тут свои вещи и просто отдохнуть до семи. Принести вам воды?

– Нет. Думаю, прогуляемся, – говорит Оскар и устремляется к двери.

Благодарю хозяйку и догоняю Оскара на улице.

Он показывает на магазин.

– Ты видела это жалкое отксеренное объявление на двери? У Веры Уайлд полна церковь. А у меня шесть стульев и пюпитр, который они умыкнули с репетиции школьного оркестра. Бля.

– Там стульев двадцать, не меньше. Может, тридцать.

– Мне сорок семь лет. К этому времени я уже должен был читать в залах. Ты видела обложку “Книжного обозрения” на прошлой неделе? Там моя ученица. Мои ученики меня уделывают. А я недотягиваю. Всегда полагаюсь на то, что все будет путем, а оно не путем.

– Я думала, тебе сорок пять.

– Я знаю, что во мне есть книга получше. Во мне есть нечто мощное. Просто. С тех пор. Бля. – Кажется, он того и гляди вмажет кулаком в стену сувенирной лавки рядом. Вместо этого кладет ладони на кирпичи и несколько раз хрипло выдыхает.

Едва ли не все мужчины, с которыми я встречалась, считали, что им уже пора быть знаменитыми, считали, что величие – их судьба и они уже отстают от расписания. На первых порах миг близости часто предполагал какое-нибудь вот такое признание: детская греза, предречение учителя, коэффициент интеллекта, как у гения. Поначалу с моим парнем в колледже я тоже в это поверила. Позднее мне казалось, что я просто выбираю мужчин, оторванных от действительности. Теперь же понимаю, что мальчиков так воспитывают мыслить, так их заманивают во взрослость. Попадались мне целеустремленные женщины, женщины одержимые, но ни одна ни разу не сказала мне, что величие – ее судьба.