Писатели & любовники - [49]

– Чем помочь?

– Продолжай просвещать язычников.

– У нас новые сочные коробочки, – говорит Джеспер.

– Что такое сочная коробочка?

Мой вопрос их смешит. Считают, что я пошутила.

– Есть киви-клубника, персик-манго и виноград-что-то, – говорит Джон.

Выбираю виноград-что-то, мальчишки бегут к кладовке и спорят, кто понесет сок мне. Решено, что Джон добудет соломинку и протолкнет ее в дырочку сверху, а Джеспер вручит мне.

– Такое впечатление, что на огонек зашла Мадонна, – говорит Оскар.

– Не плачь по мне, Аргентина!¹⁰³ – поет-орет Джеспер, пока Джон готовит мою сочную коробку.

– От тебя барабанные перепонки лопаются. На.

Джеспер берет упаковку у Джона и вручает мне.

– Спасибо вам большущее.

– Пожалуйста вам большущее. – Джеспер все еще скачет.

– Тебе пописать не надо? – спрашивает Джон.

– Нет!

Смотрят, как я пью через крошечную соломинку. Сок сладкий и отдает химией. Оскар громко режет огурцы на разделочной доске. Опорожняем наши сочные коробочки и шумно высасываем последние капли. Вдруг вспоминаю, что у меня в рюкзаке есть колода карт.

Вытаскиваю ее. Карты меня ошарашивают. Не прикасалась к ним со времен бельведера в Потакете.

– Карты вам нравятся больше настольных игр, – шепчет Джон.

– “Фараон”! – говорит Джеспер. – Вы умеете в “фараона”?

– Конечно. – Мама научила меня, когда я болела ветрянкой, еще в садике. Заставляла ее играть со мной дни напролет.

Переходим в гостиную часть этажа. Мальчики вроде собираются сесть на диван, но когда я плюхаюсь на ковер, они присоединяются, и мы все сидим, скрестив ноги, выставив коленки.

– У нас вообще-то стулья есть, – говорит Оскар.

– В карты надо играть на полу.

Хорошая колода. Старая, гибкая. Эти карты принадлежали бабушке Пако. Они оказались у нас после того, как мы навестили ее в Сарагосе, где играли в “кинчон”. Мы с Пако дулись в “джин-рамми” в постели. Про это я забыла. Иногда карты обнаруживались среди простыней поутру. На них был орнамент из плетеного тростника. Когда я вытащила их из рюкзака в Потакете, Люк подержал их в руке и сказал: “А, лоза”, и я расхохоталась. Не могу объяснить почему.

Делю колоду пополам и легко выгибаю половинки. Отпускаю большие пальцы, половины колоды входят друг в дружку безупречно, быстро, гладко. Просовываю палец под перекрывающуюся стопку, выгибаю в другую сторону, крутым мостиком, и они красиво шелестят обратно в единое целое. Ничто не сравнится с хорошей колодой карт.

Мальчики глазеют.

– Что?

– Как вы это сделали?

– Это? – Делю колоду заново, повторяю.

– Ага.

– Ты не научил детей тасовать? – обращаюсь к Оскару.

– Мы тасуем.

– Мы вот так. – Джон делит колоду пополам и пытается воткнуть одну половинку в другую боками.

– Стоп. – Вежливо забираю у него колоду. – Никогда так больше не делай. Это стариковская тасовка, и ее нельзя делать, пока не стукнет девяносто три.

– Эйджистка, – говорит Оскар, переворачивая куриные палочки. – Двенадцать минут.

– Ладно, – говорю я им. – У каждого из вас по шесть минут на обучение.

Первым вручаю колоду Джесперу, Джону от этого неймется, а Джесперу неловко. Он привык, что тропу прокладывает Джон, идет в неведомое там, впереди. Первые несколько раз я беру его руки в свои и мы проделываем это вместе, а затем устраняюсь. Пальцев у него едва хватает на длину колоды, карты разъезжаются ножницами, мостик ломается.

– Не могу.

– Попробуй еще раз.

Пробует.

– Не могу.

– Можешь. Еще раз.

С пятой попытки получается. Щелк, вжик.

– Папа, смотри. Смотри!

Подходит Оскар, встает у края ковра.

Через несколько попыток у Джеспера опять получается. И еще раз.

– Ух ты, Джес. Ну ты даешь, – говорит Оскар. – Вот бы меня кто научил в пять лет такому. Мне бы сейчас не было девяносто три.

Улыбаюсь, но взгляд не поднимаю. У меня всего несколько минут, чтобы обучить Джона.

Он не дает мне делать это вместе с ним, но через несколько попыток схватывает сам. Они передают друг другу колоду, упражняются, усваивают, ручонки с каждым разом все увереннее. Джону удается особенно крутой мост, тарахтит вниз с прекрасным “шаш-ш-ш-ш-ш-ш-ш”.

Смотрят друг на друга.

– Как круто, – говорит Джеспер.

– Это очень, очень круто, – говорит Джон.

– Ладно. А тавола[4], – говорит Оскар.

– В “фараона” после ужина? – говорю я.

– После ужина читать и спать, – говорит Оскар. Показывает на стул, где мне полагается сидеть, напротив него и рядом с Джеспером. – Пять кусков огурца на каждую куриную палочку, – говорит он сыновьям.

Мы передаем друг другу тарелки с едой. Куриные палочки золотисты и жирны. Макать огурцы можно в два соуса на выбор – в фермерский и итальянский. Все очень вкусно. Вытягиваю из мальчишек истории: про тот день, когда Джон сел не в свой школьный автобус, про то, как Джеспер однажды прилег поспать и проспал до завтра, про вечер, когда они захлопнули дверь за нянечкой и оставили ее на улице.

– Расскажи историю про медсестру Эллен, пап, – говорит Джеспер.

– Это история на ночь, а не за ужином.

– Расскажи! – говорит Джон.

– Расскажи! – говорит Джеспер. – Кладет руку мне на запястье. – Это очень смешно.

Оскар не хочет рассказывать эту историю. Глядит в тарелку и качает головой, но мальчишки настаивают, он смотрит на Джона и спрашивает: