Писатели & любовники - [50]

– Ты правда хочешь?

Джон кивает.

– Когда их мама, моя жена Соня, лежала в больнице, там были хорошие медсестры и плохие медсестры.

– Там были счастливые медсестры и грустные медсестры, – говорит Джон.

– Там были толстые медсестры и худые медсестры, – говорит Джеспер.

– И была медсестра Эллен.

– Медсестра Эллен была злая.

– Она была жестокая.

– Она была сердитая.

– Она всех ненавидела.

– Но больше всех она ненавидела детей, – говорит Оскар.

– Детям нельзя по утрам!

– Детям нельзя после обеда!

– Их приходилось протаскивать тайком. На каталках, в корзинах с бельем, в мешках от пылесоса и под колпаками на подносах с едой.

– Папа приходил один, и мама кричала: “Ты не привел ребят!”

– И тут мы выскакиваем!

– Когда слышали, что идет медсестра Эллен, мы прятались у мамы под одеялом.

– Надо было тихо-тихо.

– “Я чую детей!” – гремела она.

– И папа говорил: “Нет никаких детей сегодня”.

– Мы пытались завоевать ее сердце, – говорит Оскар.

– Мама говорила: “Она любит машины”.

– И папа купил ей книгу про автомобильные гонки.

– Мама говорила: “Она любит космос”.

– И Джон подарил ей свою космонавтку из “лего”.

– Мама говорила: “Она любит зверей”.

– И Джеспер отдал ей свою собачку с выдвижными ушами.

– Но ее ничего не удволетворяло.

– Удовлетворяло.

– Удовлетворяло.

– Ни цветы.

– Ни шоколадки.

– Ни “слинки”, ни “бинки”, ни “твинки”.

– Но тут…

– Но тут в один прекрасный день папа принес маме мороженое.

– Мятное мороженое.

– Но в тот день мама очень разболелась.

– Слишком разболелась, есть не могла.

– Показала на медсестру Эллен.

– И папа отдал мороженое ей.

– И медсестра Эллен разулыбалась от уха до уха.

– Как никогда ни до, ни после.

Тут они умолкают хором, и возникает ужасная тишь, которую я не желаю нарушить, но знаю, что придется, – дают язычнику слово после своей литургии.

– Это прекрасная история.

– Она честная. Так все и было, – говорит Джон.

Рука Джеспера все еще у меня на запястье, держит крепко.

– Тарелки в мойку, – говорит Оскар.

Джон встает, забирает две тарелки. Джеспер отпускает меня и берет две другие. Между нами остаются стаканы с водой. Оскар кладет подбородок на ладонь. Вскидывает на меня брови.

– И это сокращенная версия.

– Как же мне жаль.

Кивает. Взгляд рассеян.

Джон и Джеспер воюют за пульверизатор у мойки. Оскар замечает это и говорит:

– Наверх. Оба наверх.

Мальчики оставляют пульверизатор и направляются к лестнице.

– Скажите “спокойной ночи” Кейси.

Говорят мне “спокойной ночи”, и их хочется обнять, но остаюсь на своем месте.

– Крепких снов.

На полдороге наверх Джон говорит:

– Спасибо, что научили нас тасовать.

– Топайте дальше, – говорит Оскар, и они преодолевают остаток лестницы. Смотрят с балкончика, и я машу им, они машут в ответ, Оскар произносит: – Лицо и зубы, – и мальчишек уж нет.

Уношу стаканы в мойку.

– Ну ты даешь, – говорит он.

Несу четыре стакана в одной руке, а плошку из-под огурцов, блюдо от куриных ножек и соусницу – в другой.

– Профессионалка.

Открывает посудомойку. Из нее пахнет. Последний раз я жила с посудомойкой в старших классах. Гружу тарелки, вдыхаю аромат американского дома.

– Они так ведут себя с женщинами. С учительницами, с матерями друзей. Ну, ты видела их в ресторане. Вроде как виснут на них. Это разбивает мне сердце, потому что как это будет смотреться через десять лет с их ровесницами? Вот эта их привязчивость.

– Да у них от девочек отбою не будет.

Качает головой. Споласкивает тарелки, сует их в решетку в посудомойке. Хочется, чтобы он забыл о посуде и потянул меня к дивану.

Ополаскивает и собирает мешалку для салата, вручает ее мне. Это солидный и дорогой прибор. Жму на красную кнопку, пластиковая корзина внутри разгоняется и вертится, как крепко собранный двигатель.

– Прости, – говорит он, забирая ее у меня. – Я забыл, ты не знаешь, куда это ставить.

Сверху из ванной доносится спор.

– Ребята!

– Готовы, – выкликает Джон с балкончика. Голова Джеспера едва видна над перилами.

Хочу спросить, можно ли мне почитать им перед сном. Интересно, какие у них любимые книги.

– Что ж, ладно, – говорит Оскар. Вытирает руки о тряпку. – Спасибо, что пришла, Кейси.

– Могу подождать – или, может, почитать…

Качает головой.

– Отход ко сну по-прежнему довольно ухабист.

– Папа, – ноет Джеспер.

– Иду.

Начинает подниматься по лестнице, оборачивается. И вот он, Оскар, вновь – Оскар из дендрария, улыбочка, словно у нас есть общее прошлое, сотни шуточек, словно я в его пижонской кухне – это все, что ему нужно от мира.

– Я тебе завтра позвоню. – Вскидывает руки в беспомощном извинении.

Поднимается до самого верха, кладет ладони на спины сыновьям и направляет их по коридору, прочь с глаз. Посудомойка принимается урчать.

Собираю карты с ковра, где мы сидели с мальчиками. Слышу над собой обрывки их слов. Тасую колоду еще раз напоследок, медленно, и убираю в рюкзак. Надеваю пальто и шлем, выхожу за дверь. Боб выбрался из своего укромного места и наблюдает за мной со стула у окна. Выкатываю велосипед в конец аллеи. Не вижу их, но знаю, в какой они комнате, по тому, как смещается свет от окна к окну. Едва ли не слышу дыхание, пропитанное зубной пастой, тяжесть уставшего мальчика у себя на плече.