Писатели & любовники - [41]

– Ты, значит, видела фотографию, но книгу не читала? – говорит Оскар.

Ловит меня врасплох.

– Я собиралась сходить в библиотеку.

– О, в библиотеку. Это поддержит мои продажи.

Появляется официант, поднимает наши бокалы над столом, наливает в них воду, перечисляет фирменные блюда. Он старше Оскара. Этой работой занят не один десяток лет, сразу видно. Говорит, что каре ягненка подается со спаржевой фасолью и “усладой джентльмена”⁸⁷.

Оскар поднимает голову.

– Кто сочиняет это меню? Хью Хефнер?⁸⁸

Морщусь. С такими вот маститыми официантами дурака валять не стоит. Но дядька веселится. Смех у него громкий, наполняет весь зал. Не сразу удается ему взять себя в руки.

– За весь вечер никто ни слова не проронил. Убиться можно.

Оставляет нас созерцать меню. Вижу, как он уходит в недра заведения и передает другому официанту, что сказал Оскар. За соседним столиком свитер пожилого клиента соскальзывает со стула на пол, и Оскар подбирает его, они коротко обмениваются репликами насчет бутылки вина у старика на столе, вино из Австралии, где, как выясняется, Оскар прожил год.

Официант возвращается, Оскар заказывает нам на двоих мидии и морского окуня. Заказываю креветки на гриле и тальятелле. Прошу гнать закусь вместе с основным. Он кивает и уходит, Оскар замечает:

– А ты на одном с ним языке разговариваешь.

Спрашиваю его о мальчишках.

Тянется к моей руке, проводит пальцем внутри моего запястья.

– У тебя мягчайшая, совершенно бархатная кожа. – Помолчав, говорит: – Мальчишки мои нормально. Знают, что мы с тобой сегодня встречаемся. Джон все еще на пену исходит насчет твоей похвальбы о мини-гольфе.

Пьет он так себе, и мне это нравится. Берем по пиву, затем переключаемся на воду. Приносят мидии, от них пахнет вермутом и луком-шалотом.

– Видел в среду твою подругу Мюриэл.

Темы его занятий по средам я избегала. Там мог присутствовать Сайлэс, и вышло бы странно. И от одного лишь слова “Мюриэл” у меня внутри все перевернулось.

– Что? Вы поссорились с ней?

– Я дала ей свой роман четыре дня назад.

– Мне не дала.

– После того, как тебя передернуло в дендрарии? Нет, не дала.

Он смеется, будто полностью про это забыл.

– Я был какой-то дерганый. Прости. Есть ли вести от Мюриэл?

– Никаких. – Налетает очередной приступ тревоги, добавляет вольтажа.

Он кивает, вскрывает мидию.

– А те писатели, с которыми ты на свидания ходила, – произносит он, – там известные есть?

Качаю головой.

– Только ты. До масштаба двух кварталов по крайней мере.

Приносят первую перемену. Старик и его собеседники с соседнего столика собираются уходить, оглядывают Оскарова окуня, голова у рыбы свисает с тарелки.

Оскар поворачивает глаз рыбы на старика:

– “Ободки у зрачков, как фольга, на которую смотришь сквозь линзу из тусклой слюды”⁸⁹.

– Бишоп, – говорит старик. – Тридцать три несчастья. – Он до того стар, что годится ей в современники.

– И впрямь, – говорит Оскар.

– Надеюсь, вы со своей девчушкой проведете прекрасный вечер, – говорит старик и удаляется, шаркая, к своим друзьям, женщины узловатыми пальцами поправляют на себе шелковые шарфы.

Оскар склоняется ко мне.

– Он правда сказал “с девчушкой”?

– По-моему, да.

– “Со своей девчушкой”?

Подходит официант, спрашивает, как у нас всё.

– Ну, моя рыба умерла, – отвечает Оскар. – А вот она – не моя девчушка.

Официант смеется. Похоже, ему хочется задержаться при нас – как мне в тот день в обед. Чтобы сбагрить его, прошу добавки пармезана.

Когда мы завершаем трапезу, он забирает тарелки и приносит нам шоколадный торт и манговый шербет.

– Комплименты от шефа. Он поклонник вашей работы, – говорит официант Оскару.

Оскару приятно, но он, вопреки моим ожиданиям, ни удивлен, ни польщен.

– Большое спасибо, – говорит он.

Десерты хороши. Все было хорошо, но и близко не гребешки Томаса и не пудинг из бананового хлеба Элен.

Приносят чек, я даже не делаю вид, что лезу в сумочку. У меня и сумочки-то нет. С собой только шлем, под стулом.

– Я не готов к тому, чтобы ты от меня укатила. Прогуляемся немножко?

Идем к Коммон. Студенты курят на скамейках, коленки торчат, ноги босы. Сколько-то их пинает в темноте футбольный мяч. Все еще странно не быть среди них, не быть студенткой этим сентябрьским вечером.

У ворот игровой площадки Оскар показывает мне место на турнике, где Джон с чьим-то еще ребенком стукнулись головами, и качели, где Джеспер застрял в прошлом году и никак не мог выбраться.

– Я б еще три книги мог написать за то время, что здесь проторчал, – говорит он.

Проходим под кленом, что уже начал сыпать листьями. Они похрустывают у нас под ногами и испускают дух осени. У меня когда-то были мозоли от лазилки и финтов, которые я выделывала часы напролет, чтобы выпендриться перед мамой. Они с Хави умели прекрасно делать вид, будто моя ловкость на турнике интересует их больше всего.

На Чонси-стрит показываю ему место, где мы жили с Нией, Эбби и Расселлом, а через две двери он показывает дом, в котором, по его словам, они с женой снимали целый год, когда только-только поженились. Не спрашиваю, когда это было, не хочу знать, не одновременно ли мы жили здесь. Проходим мимо семейного общежития, и он говорит, что здесь обитали его родители, когда отец учился на последнем курсе, и рассказывает историю, как его мать чуть не спалила весь дом – у нее загорелась тряпка, и то же самое чуть не случилось дома у него.