Пирожок с человечиной - [5]

Харчиха отвергала «в задняцу» сою и другие полезные продукты. Готовила из мяса и муки. Но ВБО из матрениного «института» были, действительно, – высшими биообъектами в ее рационе.

Касаткин вставлял для истории харчихины комментарии. Харчиха вспоминала, что Мао после еды пил воду и блевал, чтобы съесть еще расстегая, а Хрущ трескал сколько хошь, и без блёва. Жрало и политбюро.

– Вы и там, Матрена Степановна, послужили?

– Не, там гяняралы. Варили обязьяняну. – Харчиха сплюнула. – Мы по-простому. Нас брали для дела.

– А вы не генерал?

– Яфрейтор.

Костя хотел дать главу про приворот.

– Научите, – сказал он, – чем капать в фарш, чтобы влюбить насмерть?

– Тьфу, – сказала Харчиха. – Чё ты лыбяшься?

– Смешно.

– Ня смяшно. Ня надо.

Касаткин печатал на компьютере, Харчиха говорила, меся тесто. Сама – основательная, а ситцевый халатик, как на всех советских бабах, – куцый и вздернутый на заду.

Работа шла быстро. За месяц управились.

Стали думать, как назвать.

– Назови аппятитно, – сказала Харчиха. – «Пярожок со смаком».

Костя поправил: «Пирожок с таком». Так и решили.

К октябрю Харчихина Матрена Степановна и Касаткин Константин Константинович сдали в «Компью-график-бизнес-центр» двести пятьдесят страниц шедевра.

Иллюстрировал художник-концептуалист. Он не знал, что такое голод, но был способный и владел компьютером. Отвратительные документальные лагерные поздней поры фотографии типа фотоснимков раскопок в лесах под Катынью органически вошли в общее кулинарное оформление. Оно не портило аппетита, но прибавляло знаний.

6 ВСЕЯДНОСТЬ

Была еще одна приятная вещь.

Косте и в любви хотелось свежести.

Катю он любил и не бросил бы. Но к ней он при­вык. Тонкая, внимательная, лучше всех, но с ней хорошо бывало в горе. В счастье Катя становилась невыносимо сварлива. Когда гасили свет, она была мягкой, но днем огрызалась.

Сидела Катя дома. В библиотеке больше не работала. На работе Смирнову замучили расспросами о Косте и летней истории. Она уволилась, и никто не удерживал. Молчуны не нужны.

В общем, Костя решил освежиться.

Долгое время Касаткин был влюбчив и раз в месяц менял подругу. Потом нашел вздорную, стриженую, как после тифа, и успокоился. Катиной любви Касаткину хватало. Но Катя оживала, когда Костя был груб, и мертвела, когда нежен.

А хотелось немного лирики. Хотелось влюбиться слегка, для пользы дела. Взаимность Косте почти не требовалась. Страдание помогает сочинять.

Всеядный Касаткин дружить мог с кем угодно, особенно если женщина.

Костя увлекся Ниной Веселовой из отсека напротив.

Нину звали Капустницей. Продавала капусту, работала в соседнем овощном. Раньше она жила в Подольске, потом правдами и неправдами выменяла себе московский угол.

Нина-Капустница густо марафетилась. Широкое грубое лицо мазала коричневой пудрой, красила рот фиолетовой помадой и обводила черным глаза. Словно заявляла: «Не подумайте, что я простая».

Говорили, что Капустница всем дает. Молва питалась стереотипами и не вникала в суть.

Лицо у Капустницы под марафетом было неказисто, но глаза блестели, как пьяные. Нинка жаждала любви или участия. Она тоже по-своему была всеядна. Отзывалась на любой призыв и обманывалась.

И люди язвили, но смотрели на Капустницу с удовольствием, понимая, что нужны ей. Покупая капусту и картошку, произносили две-три фразы о жизни. Женщины предлагали хахалей, мужчины вставляли через каждое слово – «Нинуля»: «Мне, Нинуль, кочанчик, Нинуль».

Касаткин, однако, не успел влюбиться. Капустница сама влюбилась в него.

Два раза, покупая кочан, Костя улыбнулся Нинке, на третий угостил ее жвачкой. Притом сам жевал и выдувал пузыри.

Сказать он ничего не сказал. Но Нинка жадным сердцем поняла. Влюбилась она без памяти.

Теперь, когда он входил в магазин, видел: Нинка не подает виду, но счастлива, что он здесь.

Ухаживать стало неинтересно. Страданий не предвиделось. Грязные овощи и овощехранилищный запах раскопанной могилы не возбуждали.

Нинка прихорашивалась больше и больше, сделала перманент и стала совсем подольской девкой.

Костя улыбался уже не так нежно, но улыбался. Капустница смотрела страстно, умоляюще, а его тошнило.

И все же глаза ее были прекрасны.

Костя вел себя благородно. Проводил до дома и прокатил на машине. Не обнимал и в гости не напрашивался. Целовал в щеку, не прижимаясь и не задерживая губ на коже. Кожа у Нинки царапала, как наждак.

Бабье лето прошло быстро и ровно. Жизнь радовала. Поздняя осень была Костиным любимым временем года.

7 ПРИЕХАЛ В МАСКВА – СИДИ ТЫХО

Все казалось ясно вокруг. Костины соседки были известны в Митино. Народ их уважал. Мира Львовна – лечила, по слухам, бескорыстно, Харчиха – вкусно и дешево пекла, Бобкова – опекала пенсионеров. С Ольгой Ушинской родители, дети и выпускники здоровались искренне. «Здрасьте, Ольгиванна», – говорил краснолицый мужик Кучин, хозяин овощного. «Здравствуй, Федюшенька, опять пьешь, детка, как не стыдно». А те, кто на нее обижались, не мстили. Шептали ей вслед: «Гадина, поставила кол ни за что, сука, сволочь». Вот и всё.

Всё, словом, было на свету.

В правом отсеке жили мужчины грубоватые, но тоже понятные. Достойные соседки как бы оправдывали их собой. Ничего подозрительного не было.