Пирамида Кецалькоатля - [5]
— Отсчитаны пятнадцать дней. Мы здесь, как ты велел. Мы выполнили твой наказ. Мы возвещали всем твое пришествие, показывали знак твой, Дерево Вселенной. Люди узнать тебя хотят и встретить. Они желают, чтобы ты многому их научил. Прослышали о мудрости твоей великой и о большом могуществе. Сюда на крыльях ветра долетела весть, что ты поверг богов, что убиваешь сам, но отвергаешь смерть; что нашу жизнь сулишь счастливой сделать.
— Пусть ближе подойдут, мне трудно встать. Я голодал и изнурял себя. Теперь я чист, и снова я готов смотреть в лицо любому.
Все подошли и молча ждали, пока открыл глаза он и поднялся, на Татле и Акатля опираясь.
— Я — Кецалькоатль, — сказал он, — и не ведаю, отчизна где моя. Мне ведомо одно: с той стороны явился я, где солнце поутру восходит. Сюда пришел, чтоб жить вам стало легче на этих землях и чтобы сам я лучше стал. Я между небом и землей, и равно дороги мне небо и земля. Пусть крепнут здесь четыре ветви Дерева вселенной и укрепляется союз земли и неба. Хочу, чтоб люди стали лучше и перед Господом предстать достойны были перед тем, которому служу, но имени которого не помню. И искушенья прочь гоню.
— Поговори за нас, — сказали люди Топильцину[11]. — Ты любишь спрашивать и говорить.
И Топильцин сказал:
— Теперь мы знаем твое имя, хотя не ведаем, кто ты. Нам все равно, откуда прибыл ты, но надо знать, куда идешь. Слыхали мы, что ночью буря страшная тебя стрелой сюда метнула. Нам непонятны твои речи. Но мы хотим тебя послушать и посмотреть, что станешь делать. Быть может, пользу принесешь, как обещаешь. Живи у нас. Поставь здесь дом. Дадим тебе мы женщин. Слуг. А ты нам дашь своих сынов и освежишь кровь нашего народа.
— Жить буду с вами. Дом построю, тут, рядом с вашими домами. Но женщин мне не надо. Я не имею права тешить плоть и радоваться, глядя на потомство. Все люди станут мне сынами. Все станут одинаково любимы. Да будет так.
— Пусть будет так, — ответили ему. — Потом нам скажешь, что означать должны твои неясные слова.
За две недели он ослаб, кровоточили его израненные ноги, и четверо носилыциков-тамемов его тащили на носилках. Так было положено начало его пути в Анауак на плоскогорье. Всюду люди, оповещенные заранее, его встречали, радовались его приходу.
— Идет Кецалькоатль! Новая пора настала для древнего Анауака! Пусть будет сладостен и легок путь его по нашим землям. Всюду и везде.
Ему несли цветы и птичьи перья. Так он шел до Тулы[12] и примечал красоты и богатства здешних мест.
— Здесь буду править. Буду строить. Буду делать. — Он говорил и приносил благодарение небу.
Ему встречалось множество людей на этих землях.
— Все будут братьями, сынами мне. Я стану ими управлять, — так говорил себе Кецалькоатль, воздавая должное своей отваге. — Я изменю обычаи. Сменю богов, введу здесь новые обряды. Я сделаю их равными, богатыми, свободными и добрыми.
Ему построили большую хижину, где он стал жить. В ту пору люди Тулы умели мастерить лишь хижины из листьев и шестов. И дали в услужение помимо Татле и Акатля, как он просил, тех четверых тамемов, которые несли его в пути.
Весь первый день Кецалькоатль не выходил и долго размышлял.
На следующий день он вышел из дому в сопровождении Татле. Весь город обошел он вместе с мальчиком, не обронив ни слова. С плеч и до самых его пят спускалась мантия блестящая, им смастеренная из ярких птичьих перьев. Шел он не торопясь и величаво. Все дивились его большому росту, ладной стати; будто бы средь хижин шествовал сам Бог с нагим и смуглым человечком. Все на него глядели с восхищеньем.
— Какой высокий, светлокожий, сильный Кецалькоатль, — шептались люди. — Жить с нами будет.
Многие в молчании шли за ним до дома, до порога.
На третий день готовился народный праздник: пленных двух чичимеков[13] диких, захваченных в бою воителями Тулы, в жертву богам жрецы собрались принести. Те пленники едва умели говорить по-человечески, как люди.
Жителей всех утром поднял громкий стук: по полым чурбакам стучали палками, сзывая насладиться зрелищем кровавым жертвоприношения, как требовал обычай старый. Пленников готовились, взяв за руки и за ноги, швырнуть на плоский камень — голою спиною книзу, грудью кверху. Сильные жрецы — числом четыре — были должны держать их крепко. Пятый — кремневый нож точил, чтобы рассечь грудную клетку, вырвать сердце. Теплое трепещущее сердце преподносили Богу, дабы Его умилостивить лучшим блюдом, испить дать крови человека — высшего среди земных созданий всех, для которого вся живность прочая всего лишь пища.
Все было готово для обряда Ждали только восхода солнца. Обе жертвы, крича и плача, отбивались, но их нещадно колотили и волочили по земле под смех всего народа. И наконец, избитых, раненых, втащили на верхнюю площадку Пирамиды, к храму. Но тут пришел Кецалькоатль и, подняв руки, стал снова медленно взбираться по ступеням к жертвенному алтарю у храма.
— Братья, остановитесь! — зазвучал его громоподобный голос.
Все смолкли.
— Я — Кецалькоатль, и вам поведать вот что я хочу. Во-первых, кто нам право дал чужой распоряжаться кровью? Можем мы пролить лишь кровь свою. И во-вторых, умею я заставить дерево запеть по-человечьи.
В работе исследуются теоретические и практические аспекты русской идеи и американской мечты как двух разновидностей социального идеала и социальной мифологии. Книга может быть интересна философам, экономистам, политологам и «тренерам успеха». Кроме того, она может вызвать определенный резонанс среди широкого круга российских читателей, которые в тяжелой борьбе за существование не потеряли способности размышлять о смысле большой Истории.
Дворец рассматривается как топос культурного пространства, место локализации политической власти и в этом качестве – как художественная репрезентация сущности политического в культуре. Предложена историческая типология дворцов, в основу которой положен тип легитимации власти, составляющий область непосредственного смыслового контекста художественных форм. Это первый опыт исследования феномена дворца в его историко-культурной целостности. Книга адресована в первую очередь специалистам – культурологам, искусствоведам, историкам архитектуры, студентам художественных вузов, музейным работникам, поскольку предполагает, что читатель знаком с проблемой исторической типологии культуры, с основными этапами истории архитектуры, основными стилистическими характеристиками памятников, с формами научной рефлексии по их поводу.
В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Источник: "Памятники средневековой латинской литературы X–XII веков", издательство "Наука", Москва, 1972.
Доклад, прочитанный 6 сентября 1999 года в рамках XX Международного конгресса “Семья” (Москва).
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).