Пирамида Кецалькоатля - [3]
— Нет, я не должен умереть, — сказал Акатль. — Я знаю и умею. Хочу оповестить о благах вас, которые мой господин сюда несет. Я не желаю умирать. И время новое желаю видеть.
— Умрешь, — сказали твердо старики. — Так лучше будет. Смерть сама есть благо. Свежим соком ты напитаешь землю. Звезд упрочишь ход и солнце укрепишь на небе.
— Нет пользы в том, что вы возьмете кровь мою. Богам угодна та лишь кровь, что пролита по доброй воле. Так светлокожий мне сказал, и так я верю. Нет, не отдам вам свою кровь. Нет, не настало мое время. Я отвергаю свою смерть. Я не желаю завтра гибнуть.
— Кровь есть кровь, — сказали старики. — Ты своего желания хозяин, но не более. Когда умрешь, то станешь тенью своей тени. И ничего желать не сможешь, ибо в тебе уже не будет крови. Наш народ желает твоей смерти, кровь твою мы в жертву принесем. Народа воля такова, перечить ей никто не может.
— Да будет так, — сказал Акатль и был под стражу взят. — Теперь страшусь я близкой смерти. Раньше боялся только боли. Он научил меня страшиться смерти, если не сам ее зовешь. «Свободен ты и можешь быть бессмертен», — сказал он мне тогда. Сказал он и другое: «Есть воля у тебя, чтобы принять или отвергнуть, и можешь выбирать: покорность или смерть. Я не хотел расстаться с жизнью, когда на море бушевал с ума сводивший ураган, который памяти лишил меня, но жажды жизни не отнял: я умереть не захотел. Хочу быть тем путем, который сам я оборву… » — так говорил пришелец странный.
Свободен я, но в заточении, — думал Акатль думу свою дальше. — Я ничего теперь не понимаю: я жить хочу, меня же убивают. Недавно мир был прост и ясен, а теперь сомнения мучают меня. Я знаю, верю, но колеблюсь. Понял, что прежде воля и желания мои неверны были; что без знанья нет счастья. Но отныне тело мое страшится боли, а душа узнала смерти страх. Иной раз думаю: зачем я выходил его? — и все же убежден, что жить хочу теперь я для того, чтоб возвещать его приход. Как все это понять? Пусть будет так, как будет. Завтра узнаю правду я.
Прошло сегодня, и настало завтра, но не погиб Акатль.
Явился к храму чужестранец и ниспроверг богов, им не пришлось испить Акатля крови. И не разверзлись небеса, лишь пролились дождем, а солнце радовалось, как обычно.
Произошло все это так.
Пришел один он в мантии широкой из перьев радужных, встревоженный и огорченный. Был он высок, могуч и бородат. Пришел он тихо, без оружия, спокойно поводя своими круглыми глазами, а ветер за его спиной играл цветистой мантией, и всем казалось, будто он оделся пламенем. Послышался его громоподобный голос:
— Где мой посланец, возвещающий мое пришествие?! Где он? Пусть тотчас явится ко мне!
— Сегодня отдадут его богам! — воскликнул радостно мальчишка, тот, что поранил ему бок.
— Нет, он не должен умереть! — воскликнул человек. — Я не желаю его смерти. Ему еще не время умирать. Отдайте его мне.
Старейшина очнулся от испуга и первым тишину нарушил, властный и хрипловатый его голос гордостью наполнил души людям:
— Ты не успел прийти — уже кричишь. Едва пришел — уже и указуешь. Ты кто таков и кем себя считаешь?
— Не ведаю, кто я, но вам принес свои я знанья.
— А кто просил тебя о том? Звал кто тебя? Мы ждали Змея год назад, пернатого большого Змея, и мать его витала в небе, но ты к нам не пришел. Ты, как беглец, в лесах скрывался. Человека ты взял у нас и разума его лишил, богами данного ему: теперь он говорит, что не желает смерти, что свободен. Мы ждали Змея, ты же пришел к нам человеком белым, зычноголосым, бородатым. Округлые глаза твои горят огнем безумья, детей пугаешь ты. Я сам испытываю страх, наши люди не видели таких. Не знаем мы, откуда и куда ты держишь путь. Не знаем, кто ты, что ты. Плод или семя. Принадлежишь ли небу иль земле.
— Рожден землею, но хочу попасть на небо. Я — чешуя, желаю стать крылом. Мой долг — вести, обязанность — давать. Вы помогите мне отдать вам все, что знаю, и тогда я в небе воспарю.
— Такие странные слова впервые слышу. — Старец молвил. — Что можешь дать нам ты?
— Я объясню вам, что есть грех, как искупить его и душу облегчить. Я научу возделывать поля и сделаю счастливей жизнь.
— Да, странные слова я слышу. Нам ничего не надо из того, что предлагаешь. В храмах у нас есть боги, в нашем мире — солнце. Они заботятся, чтобы мы были сыты, мы же всегда заботимся о них. У нас давно есть те, кто нам дает, и есть кому давать. Жизнь наша очень быстротечна. Моя уж скоро станет тенью жизни. Мы у тебя не просим ничего. А ты, что просишь ты у нас?
— Отдайте мне Акатля. Время не подоспело встретиться ему со смертью. Многое познал Акатль, стал он свободен.
— Нет, его смерти жаждут боги.
— А где они, где те, что жаждут смерти человека, если свободен он?
— Там, в храме наверху. Для них умрет Акатль, как умирали избранные юноши земли, чтоб каждый день всходило солнце. Все готово.
— И солнце здесь взойдет, и жить Акатль будет! — крикнул чужестранец.
Тут с моря налетел внезапный ветер и громом отозвалось небо.
А он широкими шагами одолевал ступени Пирамиды. Вздымалась мантия его и трепетала на ветру крылом орлиным. Людям чудилось, что он летит наверх. Страх всеми овладел. А он рыбацкой сетью каменных богов опутал и сбросил вниз. Все боги на куски разбились. В храме, там, наверху, осколком каменным он каждого из пятерых жрецов ударил, и те, скатившись с Пирамиды, расшиблись насмерть.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Китай все чаще упоминается в новостях, разговорах и анекдотах — интерес к стране растет с каждым днем. Какова же она, Поднебесная XXI века? Каковы особенности психологии и поведения ее жителей? Какими должны быть этика и тактика построения успешных взаимоотношений? Что делать, если вы в Китае или если китаец — ваш гость?Новая книга Виктора Ульяненко, специалиста по Китаю с более чем двадцатилетним стажем, продолжает и развивает тему Поднебесной, которой посвящены и предыдущие произведения автора («Китайская цивилизация как она есть» и «Шокирующий Китай»).
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).