Пир во время чумы: повести - [20]

— Милиция! Стоять!

Тут сверкнули фары, Николай бросил пистолет в кустарник и поднял руки. «Канарейка» остановилась, менты схватили Николая за руки, но избитый мужчина внезапно сел и буквально зарычал:

— Оставьте малого, легавые! Он меня спас, а вы ему руки ломаете. Я Сапсан, по косточкам разберу.

Менты на окрик реагировали вяло, выдали Николаю по шее, хотели усадить в машину, но с переднего сиденья спустился человек в штатском, бросил:

— Прекратите! — Он помог мужчине подняться, заботливо отряхивая, спросил: — Как же это вы, Мефодий Сильверстович? Давайте довезем до дома.

— Сопливый еще Мефодия подвозить. Доберусь. Человек вот мне поможет. Гуляйте.

«Канарейка» умчалась. Мужчина смотрел на Николая в упор, спросил:

— Какой масти?

— Прохожий, — ответил Николай.

— Хороший ответ. Подними пушку и пойдем, здесь рядом.

Николай послушно поднял пистолет и пошел с незнакомцем. Его дом был сложен из массивных бревен, имел тяжелую дверь, которую открыла на звонок рослая женщина в монашеском облачении. Она молча перекрестила вошедших, провела в просторную спальную комнату с низким широким ложем. Ловко помогла Николаю раздеть раненого, спокойно осмотрела мосластое крепкое тело в многочисленных татуировках. Рассматривая ушибы и ссадины, женщина хмыкала, но вдруг насторожилась, повернула мужика на бок, отогнула ему ухо, осторожно ощупала здоровенный налившийся желвак. Поджала губы и сказала:

— Вовремя ты, парень, его поднял, так и преставиться можно было. Ты прикрой его, посиди, я быстро. — И ушла в другую комнату.

Николай с уважением смотрел на хозяина. Росту он был приличного, под метр восемьдесят, ширококостный, в возрасте, но вены на ногах не вились, руки имел мосластые, сильные, а лицом походил одновременно и на мужика, и на священника.

Монашка притащила кастрюльку с желтой жидкостью, вату, йод, таблетки, сказала:

— Тело оботри, кровьё йодом смажь, голову положи выше. Он в сознании, придуривается.

— Ты, Катерина, место знай, — сказал мужчина красивым баритоном. — Я не придуриваюсь — отдыхаю. Позови Лешего, скажи, упал по пьяни. Иди.

Когда женщина ушла, он посмотрел на Николая большими ореховыми глазами.

— Уйдешь или ночевать останешься?

Николай долго молчал. Для гостиницы у него не было паспорта, имелась лишь справка об освобождении. В Котунь он прикатил к корешу по зоне, который освободился с месяц назад. Но кореш уже сидел в ментовке. Основательно сидел или так, по мелочи, было пока неясно. А хозяин этот — человек серьезный, хотя и из воров, вон как менты от него брызнули. Но для серьезного вора он, Николай, сявка, а «шестеркой» никогда не был. Николай думал. Нарушил молчание хозяин:

— Тебя просили обтереть меня. Будь ласков, поспособствуй.

Слова «просили», «будь ласков» встряхнули Николая, он скинул с мужика простыню, начал обрабатывать синяки и ссадины. Работу свою он выполнил быстро, споро, положил под голову хозяина лишнюю подушку.

— Переночуй, утром решим, — тихо, но в приказном тоне сказал хозяин. — Кликуха у меня Сапсан, люди знают и тебя не тронут, ты меня будешь звать Мефодий.

— Я — Николай, в зоне Акулой погоняли, плохая кличка.

Дверь скрипнула, на пороге переминался с ноги на ногу мужичок неопределенных лет, совершенно лысый. Мял в руках шапку, не заходил.

— Леший? — Мефодий покосился на дверь. — Сыми чеботы, присядь в ногах.

Николай тут только и заметил, что сам ботинки не снял, наследил в чистейшей горнице. Он расшнуровал обувку, отнес к дверям, почувствовал на себе недобрый взгляд вошедшего, вернулся обратно.

— Леший, запомни раба божьего Николая, — твердо произнес Мефодий. — Скажи людям: я его под свою руку взял. Кстати, Николушка, ты и пушку отдай, в доме держать не принято.

Николай вытащил из-за ремня «ТТ», выщелкнул обойму, положил рядом с подушкой. Взгляд Лешего мгновенно изменился, он кивнул и обронил:

— Слушаю, Сапсан.

— Сейчас же найди Тюрю, скажи, его пацаны беспредельничают. Даю сутки. Не разберется — всех опетушим, его самого первого. Иди. — И обратился к Николаю: — Передай Катерине, чтобы на стол накрывала и костюм мне подала, я встану.

Ели картошку с селедкой, пили самогон, на удивление вкусный и пахнущий свежими яблоками. Потом Катерина принесла крынку горячего топленого молока. Николай удивился, потому что после спиртного молоко никогда не пил, однако, следуя примеру Мефодия, попробовал и с удовольствием осушил две большие кружки.

Хозяин, молчавший во время трапезы, неожиданно улыбнулся и сказал Николаю, кивнув на крынку:

— Утром мужиком встанешь. Спасибо тебе, Никола, и спокойной ночи. Екатерина, проводи.

— Спасибо за хлеб-соль, спокойной ночи, Мефодий! — Николай поклонился и пошел за женщиной на второй этаж.

Комната была опять же большая и чистая, а тахта широкая.

— Спасибо, Николай, спи, ежели сумеешь, — сказала Катерина и тихо вышла.

Только тогда Николай заметил, что в комнате не один. У окна стояла девица, рисовала пальцем на запотевшем стекле.

— Привет! — Николай несколько растерялся. И хотя женщин в его жизни было немало, но всякий раз, имея с ними дело, он был пьян, и ни одна ему не запомнилась. — Ты чего здесь делаешь?