Пир во время чумы: повести - [21]

Девица повернулась спиной к окну, и Николай смог ее рассмотреть. Была она статная, грудастая, с лицом чистым, ненамазанным.

— Ты, Николай, чувствую, и нецелованный, — сказала она, лениво растягивая слова.

Он почесал в затылке, усмехнулся и смело ответил:

— Пожалуй, и так. Тебя как зовут?

— Хитрым именем Настя, — ответила девушка. — В койку пустишь?

— Места хватит, ложись. — Он быстро разделся и нырнул в постель, стесняясь своих грязных ног.

Настя собралась было рубашку снять, но глянула на Николая, погасила свет и легла рядом.

Проснулся Николай оттого, что кто-то водил пальцем по его лицу. Он поймал руку, открыл глаза, увидел темный разлет бровей, серьезные глаза, открыл было рот, но Настя прикрыла его ладошкой, сказала:

— Подымайся, хозяин не любит, когда долго спят, а уже седьмой час.

Николай выскочил из постели, мгновенно оделся — и Суворовское, и зона приучили его не медлить, — прыгнув через пролет, потом другой, оказался в горнице.

Екатерина раскладывала по тарелкам вчерашнюю картошку и свеженарезанную селедку. Четверть самогона на столе сменили фырчавший самовар и плошка с медом.

— С добрым утром, приятного аппетита, — сказал Николай, сел напротив Мефодия.

Тот зыркнул из-под насупленных бровей.

— Долго спишь, — упрекнул он.

— Так если б Настя не разбудила, я бы еще часа четыре придавил, — признался Николай.

— Ты всегда правду говоришь? — спросил Мефодий.

— Если другому человеку не во вред, так говорю, — сказал Николай.

Мефодий был явно недоволен. Екатерина за его спиной перекрестилась, вздохнула.

— Так что мне с тобой делать прикажешь? — Мефодий толкнул Николаю чашку чая, расплескал половину. — Катерина, ты праведников в доме видела?

— Переночевал — пусть идет, — глухо ответила женщина.

— Дура баба. Куда идет? Ему дорога только обратно в зону. — Мефодий потер небритые щеки, поморщился. — Почему небритого к столу пустила? А малый босой, неумытый. У нас хата или барак? Ты хозяйка или подавальщица?

— Официантка, — подсказал Николай.

— Тебя спрашивали? — Мефодий сверкнул глазами.

Николай молча поднялся, сел на скамью, обулся, снял с крючка свою куртку, сказал:

— Спасибо за ночлег, пистолет следует отдать, у меня другого нет.

Мефодий облокотился на стол, подпер ладонью голову, посмотрел задумчиво, вздохнул и жалостливо произнес:

— Ну, спрашивается, мне такое нужно?

— Тебе нужно, Коню не в масть, пусть уходит, — решительно заявила Катерина. — Он еще молодой, у него вся жизнь впереди.

— Кончай базар! — Мефодий шарахнул кулаком по столу. — Баба, молчи! А ты, сявка, исповедуйся!

— Меня Николаем зовут, я к тебе в гости не напрашивался. Отдай пушку, я пошел.

«ТТ» брякнулся на стол, одновременно в здоровом кулаке Мефодия образовался «наган».

— Ты пацанов пугай, авторитет, — спокойно сказал Николай, забирая свой «ТТ» и поворачиваясь к хозяину спиной. — Деньги за харчи и самогон, как обустроюсь, занесу.

Ударил выстрел, пуля впилась в дверной косяк. Николай обернулся, сунул пистолет в карман, презрительно бросил:

— Ты, Сапсан, еще и стрелять не умеешь.

Мефодий швырнул «наган» в спину упрямого парня, попал в плечо. Катерина, от которой трудно было ожидать такой прыти, кинулась к Николаю, крепко обняла его, усадила на стул.

— Поешь, дурень, и не выкаблучивайся в доме, тут разных видали, не удивишь.

Не зная почему, Николай взял вилку, размял картошку, подцепил кусок сельди, аккуратно обобрал кости, съел с аппетитом, запил чаем.

— Биография у меня нехитрая. Из дома ушел после восьмого, устроили меня в Суворовское, там кантовался, экзаменов не сдавал, но аттестат мне почему-то выдали. Неродной отец у меня большой «бугор». Армию отслужил нормально, всего два раза в карцере побывал. Забыл, год с малолетками сидел, между училищем и армией. Судимость с меня сняли, потому и в армию взяли. После армии в институт пошел, на жратву подворовывал по мелочи, участковый знал, но не трогал, воспитывал меня. Институт бросил. Так год за годом и шел. Потом кореша дамочку в парке грабанули, а я женщин обижать не могу — стоял в стороне. Подъехала «канарейка», кореша брызнули, я дамочке сумку подал, меня в железо — и в околоток, и два года за соучастие. Полтора отсидел, по амнистии вышел.

— В зоне кем был? — спросил Мефодий.

— Мужиком, но у параши не спал, — ответил Николай. — Два года кантуюсь, не хочу в Москву ехать, матушке кланяться, а жилья нет, паспорта, прописки не дают.

— Не ври, пошел бы на завод, дали бы паспорт, прописали бы в общежитии, — сказал Мефодий.

— На завод не хочу — корячиться за копейки подсобником. Не по мне.

— Откуда пистолет? — спросил Мефодий.

— Неделю назад в другом городе меня какие-то пацаны в парке прихватили, я только в палатке бутылку водки взял…

— Украл!

— Я сказал «взял». Кража — это тайное хищение, а я зашел в палатку и на глазах у хозяина Абрека взял бутылку, два «Сникерса» и ушел. Тут эта шушера и подкатила, один пистолетиком в рыло тыкал. Честно сказать, я думал, что газовый. Ну, я руку ему подвернул, пистолет забрал, другому в лоб ногой двинул, они и разбежались. Так и живу. Баба одна меня своим дружкам в компанию прочила. Посидел я с ними вечером, послушал их разговор — тоска. Водка, телки, тачки. Я понимаю, что не о театрах же им говорить, но ведь деньги тоже с умом надо взять. А так, как говорится, одна извилина, и та тухлая. И трезвыми не бывают, и в компании у них кто громче говорит, тот главный, словно менты и агентуры не имеют. Словом, Мефодий, не годится мне такое, два дня пьянки — и верная тюрьма. Честно скажу, некоторым зона в кайф, а мне так поперек. Я нынче на дело пойду, но только на свое и со своими, никак иначе. Я не фраер, Мефодий. Мне много не надо. Извини, если обижу, меня воры в законе тоже не устраивают. Я не против картошки с селедкой, только не каждый же день. И костюм хочу нормальный иметь, и машину неворованную, и собственный дом, и девчонку свою, а не общую — я человек чистоплотный. Если кому платить требуется, я не возражаю, но по совести.