Пионеры на море - [38]
На гребне волны показалась рыжая голова Гришки. Он махнул рукой, судорожно раскрыл рот, пытаясь закричать, но в это время волна косматой белой гривой закрыла его. Мишка зажмурил глаза.
Когда он их открыл, то увидел рядом с Гришкиной головой голову Чалого. Чалый ловко держался на гребнях волн, обхватив Гришку одной рукой, а другой, свободной, греб к крейсеру.
Радостно забилось сердце у Мишки. Он не замечал, как по лицу обильно текли счастливые слезы.
С вельбота бросили спасательный круг. Чалый ухватился за него. А еще дальше, то появляясь, то исчезая в пенящейся воде, мелькала спина Верного: волны относили его все дальше и дальше.
Гораздо труднее было поднять вельбот на корабль, чем спустить на воду. Волны беспощадно отбрасывали его в сторону. Ободрав руки в кровь и рискуя сорваться вместе с вельботом за борт, краснофлотцы, наконец, прикрепили его к шлюпбалкам.
Чалый застенчиво улыбался на похвалы командира. С него ручьями текла вода. Он посинел, вдоволь нахлебался соленой воды, и не мог выговорить ни одного слова.
У трюма лежал на носилках бледный Гришка. Морж старательно хлопотал над ним, делал искусственное дыхание, совал под нос Гришки пузырьки с нашатырем. Видно было, что он очень волновался; руки его тряслись, лицо смешно морщилось. Вот-вот, казалось, заплачет добрый Морж.
Онемевший Мишка уставился на намокшие вихры друга. С мостика глядели комиссар и командир, переговариваясь с доктором. Краснофлотцы стояли вокруг носилок и угрюмо молчали. Спокойными и невозмутимыми были на крейсере в этот миг только два человека — рулевой и сигнальщик. Рулевой поворачивал штурвал, не сводя глаз с компаса. Сигнальщик оглядывал горизонт в подзорную трубу.
Гришка не приходил в сознание. Не помогали ни старания Моржа, ни сочувственные вздохи команды.
У комиссара Гуливана совсем сошлись брови на хмуром лице. Борода командира топорщилась. Кок мял передник и плаксиво шмыгал носом.
Гришка не шевелился.
Морж наклонился с трубкой к Гришкиной груди, слушая секунды две. Краснофлотцы, затаив дыхание, уставились на затылок Моржа. Кок незаметно подошел к голове Гришки, всунул соломинку ему в нос и защекотал. Гришка пошевельнул бровью и громко чихнул. Морж отпрыгнул в сторону. Трубка выскочила у него из рук и покатилась по палубе. Лицо у комиссара сделалось добрым, и перестала топорщиться седая командирова борода.
— Аааа!.. — облегченно вздохнули краснофлотцы. Кок чуть не плясал. Командир вздохнул полной грудью, словно сняли с него непосильную ношу, и платком вытер пот на лбу. Мишка не старался больше удерживать слез. Он опустился на колени рядом с носилками и тихонько гладил рыжую голову друга.
Гришка часто задышал. Изо рта, носа и ушей хлынула вода. Потом он глубоко вздохнул, открыл глаза, обвел ими команду; увидев кока, слабо ему улыбнулся. Морж сунул под нос Гришки склянку. Гришка еще раз громко чихнул и шире открыл глаза. На него глядели загорелые грубые лица краснофлотцев. Неловко улыбаясь, они подмигивали Гришке.
— Здорово, паренек! Ну, как дела на том свете?
СУРОВЫЙ ПРИГОВОР
Соленая вода, ракушки четырех океанов и трех морей разъели борта крейсера. Краснофлотцы облепили корабль со всех сторон: скребут ракушки, покрывают подводную часть суриком и осторожно, чтобы не дрогнула рука, проводят белую полоску ватерлинии.
Все перемазаны красками. Солнце нестерпимо печет. От грязной воды подымаются зловонные испарения; но матросам нипочем: балагурят и поют. Корму красят, лежа на досках. Подняться нельзя, приходится красить над головой. Краска капает на лицо, скипидар разъедает глаза.
Прошло шесть месяцев, как «Коминтерн» покинул родные берега. Где-то далеко за кормой осталась чопорная Англия, солнечная Италия, загадочный Египет, жаркая Аравия, Цейлон. Впереди Китай — последняя стоянка крейсера. Отсюда через Гонг-Гонг по Южно-китайскому и Желтому морям во Владивосток. Наверное поэтому все чаще можно было видеть одинокую фигуру какого-нибудь моряка, сосредоточенно разглядывавшего горизонт. Песни под гармошку пелись дружней, и только и было разговору, что о родных местах и людях.
За эти шесть месяцев, полных приключений, штормов и тяжелой работы, Мишка с Гришкой переменились. В двух загорелых молодых матросах трудно было узнать прежних пионеров московской организации.
Под влиянием качки выработалась раскачивающаяся утиная походка, мускулы окрепли, грудь расширилась, а руки, покрытые твердыми мозолями и трещинами, вызывали уважение к их обладателям.
Посещение портов расширило кругозор. Ребята уже привязались к морю, полюбили его за силу, за гнев и за щедрые подарки. Теперь у ребят, когда крейсер взлетал ввысь, никакого чувства, кроме приятного холодка в сердце. Морская болезнь не страшна им.
Гришка не расставался с обезьянкой-макакой, купленной недавно в Сингапуре. Команда единогласно окрестила ее Керзоном и в свободное время потешалась над уморительными гримасами мартышки.
Мишка в Коломбо купил разноцветного попугая и торжественно преподнес его Остапу. Кок, потирая толстый живот, весело хохотал.
— Вот, пожалуйста, первый экземпляр скотинки для обзаведения хозяйством. Придется заняться дрессировкой этого животного. Но-но! Попка! Попочка! Будешь ты у меня висеть в кают-компании. А еще у меня, попка, будет коровка, куры. Вот же, Мишенька, спасибо! Кажется, первое мне преподношение в жизни. Сиди, попочка, в камбузе, и ежели кто будет лук воровать — кричи всеми силами.
