Пионерский характер - [34]

— Ну заходи!

Лифт поехал, потом остановился. Бурый вышел, бухнув дверью. Валя, ни жива ни мертва, надавила первую попавшуюся кнопку… Вышла на какой-то площадке. В углу сидела кошка и глядела на Валю зелёными глазами. Этажом или двумя ниже Бурый, чертыхаясь, возился с замком…

Надо идти вниз! Хочешь не хочешь, боишься не боишься, а должна! На цыпочках она пошла по ступенькам. Кошка провожала её подозрительным зелёным взглядом. Бурый опять чертыхнулся — на этот раз одобрительно. Валя, наклонясь через перила, успела заметить, как захлопывается дверь на четвёртом этаже. Вот и всё.

Валя выбежала на середину улицы — заскрежетали тормоза, резко вильнул «Москвич». Почти сейчас же её крепко взял за руку милиционер.

— Жить надоело?

Из «Москвича» вылез бледный водитель. И вдруг Валя заплакала:

— Пожалуйста, не задерживайте меня! Мне срочно нужен товарищ Быков из уголовного розыска! Я преступника поймала!

— Что, что?.. — немного растерянно произнёс милиционер. И тут же обратился к водителю: — Не подкинете? Тут близко.

— Ну… — водитель пожал плечами. — Ну, пожалуйста…

Бурый, вышел из подъезда с чемоданом в руке. Остановился, поставил чемодан на лавку, вынул мятую сигарету, щёлкнул зажигалкой, сделал глубокую затяжку и… замер! Навстречу ему шёл человек — будто ничем не приметный, в обычном гражданском костюме. Но Бурый безошибочно узнал его… Схватился за чемодан. Бежать было поздно.

Ночью постучалась беда

Очень много снега выпало в Карпатах, и весенние ливни прошли над всем Закарпатьем. Не ожидала тихая Тисса, что в неё помчится с гор столько весенних вод. И вот она вспенилась, помутнела, поднялась и с шумом понеслась в низовья.

В половине четвёртого ночи ученика седьмого класса Колю Бернара разбудил тревожный стук в окно. Завхоз школы Василий Михайлович Маляр звал на помощь. Коля живёт ближе других к школе. Только к нему и успел постучаться завхоз.

Вода уже покрыла пол учительской. Нужно было как можно скорее выносить из здания документы, ценные вещи. В предутренней темноте, рискуя каждый раз поскользнуться и упасть в воду, они стали выносить школьные вещи. Всё тяжелее кажутся папки с бумагами, приборы из кабинетов физики и химии. Хватит ли сил у двоих? На помощь звать поздно. Двери школы прижала вода. Всплыли столы, парты, взломало пол, коридор превратился в узкую реку. Мимо школы уже плыли смытые постройки. Река ревёт, угрожает смельчакам.

— Знамя! Пионерское знамя! — Коля чуть не вплавь бросился к Ленинской комнате. С трудом открыл дверь. Там воды ещё больше. Уже подходила к подоконникам. Несколько мгновений — и знамя могло унести потоком воды через окно.

Когда к школе прибежали односельчане, почти все вещи были спасены. Вода начала спадать. Три дня люди заделывали стены, настилали полы, убирали школу. А потом снова прозвенел звонок на уроки.

Знамя было на своём месте. Рядом с бюстом Владимира Ильича.

Л. Каширин,

Закарпатье. Село Луг.

Ада Безбородова Ты с нами, Анка!

— Ест?

— Нет…

Тётя Дуся в сердцах швырнула половник в россыпи чищеной картошки:

— Да что ж такое? Что ж ей архангелы проклятые есть дозволяют?

— Ничего не велят, — нахмурился Василь. — Даже хлеба… За ложку борща — в смоле кипеть будет, а уж если вареники — апостолы, видно, и вовсе на небо не пустят…

Тётя Дуся утирала слёзы концом поварского вышитого фартука. Выглянула в окошко, через которое ребятам вареники да пироги раздавала. Непривычная тишина застыла над столами. Девочка опять сидела недвижно, как неживая. Куда глядела она неправдоподобно большими глазами? Куда-то мимо нетронутой горки тёплого ноздреватого хлеба, мимо притихших ребят… А куда?

Даже Василь — на что уж хлопец! — и тот говорил: не по себе ему, когда Анка смотрит так вот — «нездешними» странными своими глазами.

Тайна, окружавшая Анку, была не просто непостижимой, но и нелепой до крайности. Ей, Анке, будто бы предстояло стать… избранницей самого господа бога, «святой», заслужив такое предназначение долгим постом, молитвами и послушанием. Мыслимо ли такое? И кто готовил девчонке такую участь?

Шёпотом, чтоб не догадалась новенькая, ребята осаждали Василя вопросами.

«Потом, не до того сейчас», — отговаривался он, хотя понимал: они должны знать. Никогда ничего не таили ребята друг от друга. Такой уж тут закон.

Стол, накрытый крахмальной скатертью, был уставлен пирогами, хлебом, печёной картошкой, варениками… Ничего! Ни крошки она не взяла за ту неделю, как привезли её сюда, в Мотовилиху, в детский дом.

Нет, неправда: съела два ломтя солёного огурца. Всё.

Доктор, Петро Николаевич, сказал: сильное истощение. И смотрел на Василя: хоть ты уговори, земляк всё-таки, с одного хутора. Девчатам вели — хитростью или хоть как перебейте нелепую эту «голодовку». Не начнёт есть — погибнет. Погибнет ваша новенькая. Молчунья глазастая.

Это были трудные дни. Даже, может, самые трудные.

…Она всё крестила: деревья в саду, девчат в палате, столы, стулья, парты. Василь объявлял вдруг:

— Ну, всю нечистую силу мы с тобой выгнали! — и строго оглядывал ребят — вдруг кто не выдержит, улыбнётся хоть краешком губ. Нет, все молчали невозмутимо — будто и в самом деле их тревожила до этой минуты нечистая…