— Да она же будет теперь еще больше придираться! — я постучал пальцем по лбу. — Никаких разговоров после отбоя, спать только с открытыми дверями, ходить строем... — я кашлянул. Ну да, мы и так ходим строем, в общем-то, и кажется, никого это не напрягает. — В общем, жизни никакой не даст. И власти у нее сильно больше, чем у тебя, Прохоров.
— А это... ну... да, ведь правда, — хмыкнул Мамонов. — Злая Аннушка и добрая Аннушка — это две разные Аннушки.
— Ну? — я вопросительно посмотрел на них всех по очереди. — Поняли теперь? Мы правы, она нет. Но если мы будем корчить морды оскорбленной невинности, то мы так до конца смены и будем по струнке ходить и чихнуть лишний раз бояться.
— А ты голова... — задумчивая складка между бровей Прохорова разгладилась. — Где-то у меня шоколадный батончик оставался, если в жару эту не расплавился...
— А я могу про нее стишок написать! — гордо сказал Марчуков и подбоченился.
— Главное ей потом не показывай, — хохотнул Мамонов.
— Эй, это почему еще? — рыжий скорчил обиженную гримасу. — Я и нормальный стихи тоже могу! Давайте график дежурств по цветам установим, вот! Если мы все сейчас ее этим сеном завалим, глупо смотреться будет. А если букетик утром, букетик вечером, то она такая — уоу! — и разомлеет!
Я стащил покрывало со своей кровати, свернул его в несколько раз и бросил на тумбочку. Улыбался. Неожиданно хороший день, хотя начинался плохо. И ребята хорошие.
— Кирюха, давай к нам! — Мамонов хлопнул ладонью по своей кровати. — Нам тут Олежа хочет историю очередную рассказать! Стррррашную, аж жуть! Правда, Олежа?
— А то! — Марчуков шмыгнул носом. — Я сам засыпать боюсь, когда ее вспоминаю!
Я отогнул край одеяла, чтобы в случае чего быстро нырнуть в кровать. Задел ногой рюкзак и внезапно вспомнил про пирожки, которые из холодильника три дня назад забрал. Пожалуй, доставать их сейчас — не лучшая идея... И завтра надо будет проверить, что там с ними.
Я сел рядом с Мамоновым, а Марчуков забрался на спинку кровати и набрал в грудь воздуха. Но начать не успел, потому что кто-то тихонько поскребся в окно.
— Мальчики, можно к вам? — за стеклом появилась белокурая голова Шарабариной. — Я знаю, вы тут истории рассказываете, я тоже хочу послушать!
А интересно было наблюдать, как моментально преобразились лица парней! Только что все были просто пацанами, страшную историю предвкушали, подушками даже по головам друг друга лупили. Не как в более юном возрасте — битва! Все в перьях! А так, просто совпало — у тебя подушка в руках, а тут как раз затылок товарища очень удобно маячит.
И вот в окно забирается Шарабарина. Та самая девушка, о которой недавно злословили. И эти же самые мальчишки мгновенно начинают суетиться, подавать руки, освобождать самые удобные места, лезть в рюкзаки за припрятанными конфетами.
— Дайте я вот сюда сяду, Мамонов, подвинься, — девушка втиснула свою изящную попу между мной и Мамоновым. Чинно положила руки на голые колени и мило улыбнулась. — Ну давай уже, Марчуков! Рассказывай!
— Ага! Счас! — он повозился, устраиваясь поудобнее на спинке кровати. — В общем, дом один у нас есть. Заброшенный. Там еще пустырь вокруг, сбоку от школы нашей.
— Это на Заречной который? — переила его Шарабарина.
— Нет, другой, — отмахнулся Марчуков. — Рядом с Мясокомбинатом.
— А, да, знаю, у меня там дядя работает!
— Ты будешь слушать или сама рассказывать начнешь? — возмутился Марчуков и чуть не навернулся со своего «насеста».
— Все, молчу, продолжай! — Шарабарина принялась накручивать на палец прядь своих платиновых волос.
— Короче, там раньше жил врач, еще до войны. Немец. Ну, наверное немец, фамилия была немецкая. А потом умер или исчез, и больше никто туда не вселился. И, короче, мы с пацанами задумали туда забраться. А там все окна и двери досками заколочены...
— Кирилл, а ты в какой школе учишься? — шепотом спросила меня Шарабарина.
— В двадцать третьей, — шепотом ответил я. — С сентября. Мы только переехали.
— А я в тринадцатой, — прошептала девушка. — С английским уклоном. Знаешь?
Я помотал головой.
— А в углу что-то такое — шурш-шурш-шурш! — Марчуков схватил за плечо сидевшего ближе всех парня. Тот от неожиданности взвизгнул, как девчонка. Все засмеялись.
— А тебе какая музыка нравится? — снова зашептала Шарабарина, прижавшись чуть теснее, чем раньше.
— Всякая, — уклончиво ответил я. И вдруг сообразил, что это же она ко мне клеится! Чуть не рассмеялся, честное слово. Она вне всяких сомнений очень красивая девчонка. И делает, в целом, все правильно. Но я не могу даже близко воспринять ее как взрослую! Да, чисто эстетически у нее все на положенных местах, она продуманно не надела под свою клетчатую рубашку лифчик и не застегнула ни одной пуговицы. Так что при желании я мог созерцать розовые бутончики ее юных сосков даже не не особенно выворачивая шею. При шепоте ее губы касались моего уха. Она то накручивала на палец волосы, то поглаживала ладонью свое бедро. В общем, умело пользовалась тем, чем наградила ее природа.
Интересно, зачем?
Вряд ли первая красотка и активистка второго отряда вдруг влюбилась с первого взгляда в новенького Кирилла Крамского, который прославился пока что только тем, что залил футболку кровью из носа.
