Пионер, 1954 № 02 - [12]
Ленинград: меня ждали в гороно. Отложить эту поездку я не мог. Но и откладывать разговор с Репиным было невозможно. Я и так непростительно и легкомысленно затянул всё это дело, полагаясь на целительную силу времени.
- У меня к тебе просьба, Андрей: встреть меня с восьмичасовым. Я привезу книги.
Андреи отвечает мне благодарным взглядом - мы давно не разговаривали один на. один.
- Непременно встречу, Семён Афанасьевич. С восьмичасовым? А в каком вагоне вы будете?
В восемь поезд подходит к нашей станции, и, ещё стоя на подножке вагона., я вижу на платформе Ренина.
- Добрый вечер, Семён Афанасьевич! А книги где же?
Книг очень немного, сразу видно, что ради них я не стал бы просить, чтоб меня встречали. Сумерки, лица Андрея почти не различить, но я чувствую, он смотрит на меня выжидательно, с недоумением, а может быть, и с тревогой.
- Так вот, - начинаю я без околичностей, - я позвал тебя сюда, чтоб поговорить с тобой с глазу на глаз. Хочу отдать тебе долг. Вот, получай.
- Какой долг? Что вы, Семён Афанасьевич!
- Двести рублей, за Михаила Колышкина… Забыл? В карты он больше играть не будет. А денег у него нет. Вот и отдаю за него.
Репин отшатнулся, остановился:
- Я не возьму, Семён Афанасьевич! Хоть режьте, не возьму!
- Нет, возьмёшь. Если мог выиграть в карты человека, деньги и подавно можешь взять.
- Не возьму я!
- Возьмёшь! Я не хочу, чтоб ты и дальше издевался над Михаилом.
- Я не издеваюсь! Я уж и не знаю, когда напоминал ему, мы никогда об этом и не говорим.
- Не говорим! Ты думаешь, достаточно не говорить? Ты думаешь, можно забыть, если ты обращаешься с человеком, как с вещью?
- Семён Афанасьевич!…
- Я не хочу, чтоб это висело у Михаила, как камень на шее. Сегодня я как раз получил свою зарплату. Держи двести - и конец разговору.
Я сунул деньги ему в карман.
- Я их выброшу, Семён Афанасьевич!
- А это уж - твоё дело. Моё дело было рассчитаться с тобой.
До самого дома мы не произносим больше ни слова. Заслышав издали знакомые голоса, я говорю Андрею:
- Надеюсь, мне не надо просить тебя, чтобы никто, кроме нас с тобой, об этом не знал. И ещё, чтоб ты не донимал Колышкина никакими расспросами и разговорами. Мы с тобой кончили дело, и его оно больше не касается. Так?
Андрей, не отвечая, наклоняет голову. Не знаю, спали ли в ту ночь Андрей и Михаил, а я не спал. Я лежал, как тогда Колышкин, подложив руки под голову, смотрел в темноту и думал. Вспоминались слова Антона Семёновича о том, что наказание не должно причинять нравственного страдания: наказание, говорил он, должно только помочь человеку осознать ошибку. Я думал и не соглашался. Нет, нужно, чтобы Репин именно с болью, страдая, понял всю подлость своего поступка. Только нравственное страдание и может выжечь в нём годами копившуюся грязь.
- Ты не спишь? - тихонько спросила Галя; она всегда знала, когда мне не спалось, и безошибочно угадывала, какое из событий дня мешает уснуть.
- Нет, не сплю.
- Расскажи, какой у тебя был разговор с Репиным! - Она выслушала, помолчала, а потом заговорила медленно, словно ещё раз проверяя каждое своё слово: - Ты не сердись, Семён, но, мне кажется, ты не прав. Получилось так, что ты поставил себя с ним па одну доску. Как будто ты признаёшь, что и в самом деле это законно, - то, что он выиграл человека.
- Не знаю… может быть, ты и права. Л только, по-моему, я поступил правильно. И правильно сказал ему. Он увидит, что я понимаю: на другом, на человеческом языке с ним ещё рано говорить: до него не дойдёт. Вот и приходится применяться в его подлому пониманию. Нет, что-что, а презрение до него доходит.
…На другой день к вечеру Андрей постучался ко мне:
- Я вас очень прошу, Семён Афанасьевич, я вас очень прошу, возьмите свои деньги.
Лицо его осунулось, глаза смотрели требовательно и горячо. Обычной иронии, хладнокровия, самоуверенности как не бывало.
- Нет, не возьму. Я ведь сказал тебе.
- Семён Афанасьевич! Я давно забыл об этом, я и думать перестал!
- Зато он помнил. Иди, Андрей. Я буду ложиться, мне рано вставать.
Утром, едва я поднялся, ко мне постучали: на пороге снова стоял Репин.
И тут я увидел, что надо кончать. Ясно было: мальчишка физически сгибается под тяжестью, которая навалилась на него, и если не снять её тотчас, она его раздавит.
- Семён Афанасьевич, возьмите деньги! Если не верите, вот Михаила спросите…
Колышкин, видно, всё время стоял за дверью - он приотворил её и вошёл, ступая неуверенно, как по горячей плите.
- Вот, при Семёне Афанасьевиче говорю, - продолжал Репин, облизывая пересохшие, потемневшие губы и переводя отчаянные глаза то на меня, то на Колышкина, - всё забудем, и долга никакого нет, и ничего нет… Возьмите деньги, Семён Афанасьевич!
- Возьмите! - откликнулся Михаил, и я понял: отказываться больше нельзя.
Когда ленинградские пионеры привезли вам в подарок пинг-понг, ребята отнеслись к новой игре недоверчиво:
- Подумаешь, дело! Шарик по столу гонять. Это для девчонок хорошо…
Между прочим, я часто замечал: чем меньше люди понимают в спорте, тем решительней судят о нём. Сколько раз я слышал: «Подумаешь, волейбол! Стукнул по мячу - и всё». Или: «Подумаешь, городки! Кинул палку - и всё». И сколько раз я видел: станет такой недоверчивый человек па площадку, высмеют его за неловкость, и тут-то он поймёт, что в каждой игре есть своя техника и тактика и овладеть ею - большое удовольствие. Глядишь, и скептик становится горячим любителем волейбола, городков или того лее пинг-понга. Так было и у нас.
