Пионер, 1951 № 12 - [9]
Серенькие, пасмурные сумерки висели над деревней. Мягко, без блёсток белел снег, чистый, ещё не глубокий. Седые ветки ивы висели неподвижно над тёмной прорубью.
Скрипнули ворота. Дед Антон и Пётр Васильевич вышли из телятника.
- Ну, что ж ты, голова, молчишь? - сказал дед Антон. - Говори уж!… Нешто так можно? Ведь такая неприятность у нас!
- А для меня это приятность? - возразил Пётр Васильевич, вынимая папиросы. - Ведь я тоже за вас отвечаю!
- Ну, и что же?… - жалобно спросил дед Антон. - Никак нельзя подсобить?
- Думаю, что нет. У неё уже было воспаление лёгких, это второй раз. Лёгкие слабые. Росла за печкой, чуть ли не в вате.
- Берегла её старуха… да…
- Берегла, да не так, как надо. Изнежила. Ну как такой изнеженный организм может сопротивляться? Оставили ворота открытыми, просквозило - вот и всё. Другие ещё кое-как выдержали, а этой где же? Принцесса на горошине!… Сотый и тысячный раз повторяю: телёнок должен расти в низкой температуре, в низкой и ровной… Тогда и простужаться не будет.
Катерина, внутренне дрожа, будто от холода, побежала в свой телятник.
- Низкая и ровная!… - шептала она. - Низкая и ровная!…
И, войдя к телятам, сразу взглянула на градусник. Пять ниже нуля. Всё нормально. Низкая и ровная.
Телята глядели на неё из своих клеток. Коричневый лобастый бычок замычал тихонько и облизнулся.
- Маленькие мои! - сказала Катерина и улыбнулась сквозь слёзы. - Сейчас накормлю! Всех сейчас накормлю!
И, вытерев глаза, прошептала:
- Ах, бедная, бедная моя принцесса на горошине! Почему я раньше за тебя не боролась!
Круто пережила беду Марфа Тихоновна. Никому не пожаловалась, не поплакала. Только ещё суше стал её орлиный профиль и ещё суровей стали глаза. И никто не видел, как, оставшись одна, в телятнике, она долго стояла у опустевшего стойла в горьком недоумении:
«Что надо? Что ей было надо? Другие бабы за детьми так не ходят, как я за ней!… Прямо из рук ушла эта Золотая Рыбка, прямо из рук… Что хотите думайте, люди добрые, а я не повинна! Ведь я душу им отдаю… душу отдаю! Как же это так получается, люди добрые?!.»
Но наутро она с суровым достоинством заявила деду Антону:
- Поторопись с новым-то двором, Антон Савельич! Зима круто забирает, а балаган наш я никак не могу натопить. Как бы нам ещё греха не нажить: тогда на меня не пеняйте.
Незаметно, как снежинки по ветру, пролетали короткие зимние дни. Вот уже и ноябрь отсчитывал последние числа свои в календаре.
Как-то па ферму к деду Аптону зашёл председатель Никита Степаныч. Увидев в кухоньке Катерину, которая мыла горячей водой бадейки, он весело спросил:
- Ну что, говорят, идут у тебя дела-то?
- Идут! - засмеялась Катерина. - Вон посмотрите, каких в старшее отделение сдала!
- Я уж видел, молодец! В районе о тебе докладывать буду.
Катерина не часто обращала внимание на похвалы. Но на этот раз она зарделась от удовольствия. Скуп, скуп на похвалы Никита Степаныч, а тут вон какие слова сказал!
- Тебе, Никита Степаныч, деда Антона позвать? - спросила Катерина, чтобы скрыть смущение. - Он тут где-то! Я сейчас!…
Через минуту показался дед Антон.
- Ты что?
- Пойдём-ка, на стройку зовут нас с тобой, - сказал председатель, - один важный вопрос решить надо.
Дед Антон зорко поглядел на него:
- Насчёт печек, что ли?
- Вот именно. Ставить всё-таки печки в телятнике или нет? Слово за тобой.
Дед Антон и Никита Степаныч отправились на стройку. Телятница Паша, слышавшая этот разговор, побежала к Марфе Тихоновне. Марфа Тихоновна сунула Паше бадейку с пойлом, которую несла телёнку, вытерла руки, накинула полушубок и тоже поспешила на стройку.
Новый двор уже стоял под крышей. Светлая, чистая дранка казалась жёлтой на фоне лиловато-серого зимнего неба. В одной секции были вставлены окна, они светились будто квадратные лужицы, покрытые льдом.
Марфа Тихоновна вошла во двор. И тут же услышала, голос техника, руководившего строительством:
- Значит, в телятнике печки ставить не будем? Это твёрдо?
- Ну что ж, решили, значит, твёрдо, - ответил дед Антон.
Марфа Тихоновна подошла ближе.. - Что такое? - глухо спросила она. - Телятник без печки?
- Да, так решили, Марфа Тихоновна, - ответил ей Никита Степаныч, - опыт себя оправдал. Будем растить телят на холоде, отходов больше допускать нам невозможно.
- Значит, со мной уж совсем решили не считаться, Никита Степаныч? Значит, отслужила, не нужна стала?…
- Эко, ты, голова!… - начал было дед Антон, но председатель прервал его:
- А зачем вы, Марфа Тихоновна, говорите эти жалкие слова? Ведите и дальше ваше хозяйство. Но принимайте наши поправки. Принимайте. Самовластия в колхозе нет и быть не может.
- Значит, плохо работала… Это не важно, что телятник из разрухи подняла, не важно, что ферму на первое в районе место вывела…
- Опять за своё! - дед Антон с досадой махнул рукой.
У председателя резче обозначились скулы и в глазах появился жёсткий, ледяной блеск.
- Всякого человека, который в работе своей идёт вперёд, мы уважаем, - сдержанно сказал он, - а если этот передовой человек начинает тормозить работу, мы его устраняем.
