Пионер, 1951 № 12 - [8]

Марфа Тихоновна отвернулась, не зная, что сказать.

- Ну, и что ты прибежала? - уже мягче продолжал дед Антон. - Что делить-то? Дело общее. Берём пример с хороших хозяйств, первый опыт делаем… Кто по-настоящему этот опыт-то делать должен бы? Ты! А приходится делать вон кому, девчонке! Ты хоть не мешай, а ведь ты ещё и мешаешь! И всё почему? Гордость тебя заела. Делай так, как ты прикажешь! Ан, иногда мы находим нужным по-другому делать. Значит, подчиняться нужно. Хочешь управлять - умей подчиняться! А вот этого ты, голова, ещё и не умеешь никак…

- Что же мне… значит, из телятника уходить? - помолчав, спросила Марфа Тихоновна.

- Никуда тебе не уходить. У Катерины восемь телят, а у тебя пятьдесят с лишним. Что ж, тебе работы мало?

Наступило неприятное молчание. Но тут поспешила вступить в разговор бабушка Анна.

- Вот и зима наступила, - мирным, добрососедским голосом сказала она, - сейчас бы снегу побольше…

И, словно никакого раздора не было, дружелюбно спросила: - Дров-то навозили, Тихоновна?

- Маловато, - неохотно, но уже понизив голос, ответила Марфа Тихоновна. - Еще возочков пять надо бы…

- И у нас маловато… маловато… Прошу, прошу старика, да ведь разве допросишься? Всё некогда да некогда! Капусты много ли нарубили?

Постепенно крик перешёл в мирную беседу.

Дед Антон, докурив цыгарку, откровенно зевнул.

- Ох, что же это я? - спохватилась Марфа

Тихоновна. - Уж ночь на дворе! А я сижу и людям спать не даю!…

Она встала и поспешно направилась к двери.

- Ничего, ничего, что же такого?… - любезно возражала бабушка Анна, провожая её. - Выспимся ещё, ночь-то с нами!

- Ах ты, скажи, пожалуйста! - вздохнул дед Антон. - Уж вроде и не крупное новшество в жизнь проводим, а и то сколько разговоров, да криков, да волненья!… Трудно, трудно тем, кто дорогу прокладывает, как той лошади в обозе, что впереди идёт!…

ПРОЩАНЬЕ

Зима установилась дружная. Вскоре и санная дорога легла. После первых заморозков колхозники, то один, то другой, спрашивали у Катерины:

- Ну как, не помёрзли твои подшефные? Живы?

- Как рыбки! - с улыбкой отвечала Катерина.

- Неужели и не поболели ни разу?

- Ни разу, ничем! Люди качали головами:

- Вот смотри же ты! Может, они и вправду холода не боятся?

А в большом телятнике снова начались тревоги. Телята, то один, то другой, начинали кашлять, отказывались от корма, неохотно вставали… Зоотехник Маруся совсем растерялась:

- Да что ж это, Марфа Тихоновна? Ну, что это: как нам не везёт! То Золотая Рыбка… то эти теперь!

У Марфы Тихоновны за эти дни прибавилось морщин. Но она утешала Марусю:

- Простужаются!… Что же мы можем сделать? Вот перейдём в новый двор, все поправятся.

- Марфа Тихоновна, а как же у Катерины-то? Ведь так и растут в нетопленом! Значит, правду всё-таки Пётр Васильевич говорит… Температура у нас резко меняется: днём жара, а к утру холодище… вот потому и простужаются. Как бы нам примениться?

Услышав про Катерину да про Петра Васильевича, Марфа Тихоновна сердито поджала губы.

- Велю Дроздихе ещё утром на заре топить, - сказала она, помолчав, - а что касается Катерины, неизвестно ещё, чем это кончится. К весне, может, наша Катерина в пустом телятнике останется!

Но как ни старалась Марфа Тихоновна уберечь своих телят, всё-таки четыре тёлочки заболели воспалением лёгких, и одну пришлось списать… А тут и ещё одна большая тревога омрачила жизнь Марфы Тихоновны: снова закашляла Золотая Рыбка. Она кашляла тяжело и глухо, глаза её слезились. Маруся измерила температуру и, испуганная, прибежала к Марфе Тихоновне:

- Сорок! Марфа Тихоновна!… Зовите Петра Васильевича скорее! Ой, боюсь я, боюсь я!…

Марфа Тихоновна только что прилегла отдохнуть перед вечерней уборкой. Она тотчас вскочила с дивана и схватилась за полушубок. Настя сидела за уроками. Услышав, что с Золотой Рыбкой беда, она захлопнула учебник, оделась кое-как и тоже вслед за бабушкой и Марусей побежала в телятник.

Золотая Рыбка, молодая тёлка, золотисто-желтая, с прямой спиной и горделивой статью, стояла неподвижно, полузакрыв глаза. Она не подняла головы, не взглянула на людей, только чуть пошевелила ухом, услышав своё имя. Жвачки не было. На щеках темнели тонкие полоски слёз.

- Бабушка, она плачет! - прошептала Настя, и тут же у неё самой застлало слезами глаза. - А бока-то ввалились… А дышит-то как - с хрипом!… Рыбочка моя золотая!…

Тёлка приподняла ресницы, тускло взглянула на Настю, и снова крупные слёзы выкатились из её воспалённых глав. Настя всхлипнула.

- Отойди! - сурово отстранила Марфа Тихоновна. - Беги за дедом Антоном.

Дед Антон был на стройке, толковал с плотниками насчёт клеток для маленьких телят. Пока двор строится, нельзя ли урвать времечко - сделать несколько клеток? А то скоро ещё молодняк появится, надо им квартиры приготовить. И только - было начал показывать, какой должен быть размер клеток, как прибежала Настя. Дед Антон поспешил в телятник. И в первый раз за всю жизнь почувствовал сегодня, что ноги не слушаются его. Он бы хотел бежать, а ноги подгибаются и дыхание перехватывает.

- Ах ты, беда, беда! - повторял он. - Ах ты, беда какая!

В телятнике около Золотой Рыбки уже хлопотал Пётр Васильевич; он как раз был здесь с объездом. Лицо у ветврача было холодное, замкнутое. Телятницы Надежда и Паша стояли в сторонке, перешёптываясь и вздыхая. По другую сторону стояла Катерина, стояла неподвижно, со сжатым ртом и мрачными глазами. Её томила почти физическая боль в груди, слёзы подступали к горлу… И хоть ещё ничего не сказал Пётр Васильевич, но эти страшные хрипы, разрывающие лёгкие тёлки, не обещали ничего хорошего. Катерина почувствовала, что больше не может терпеть, и вышла из телятника.