Пинбол - [84]

Затем он попросил ее сыграть несколько пьес, в полном объеме демонстрирующих использование Шопеном педалей, и начать с Баллады фа минор.

Некоторое время он слушал с закрытыми глазами, а затем остановил ее, попросив повторить со 169-го до 174-го такта, где требовалось особенно деликатное обращение с педалью. Шопен начинал каждый из трех исходных тактов с легкого нажатия, продолжал стремительный басовый пробег вообще без педалей и переходил к легато правой рукой. Домострой убеждал Донну не использовать педали на этом плавном переходе, а когда она призналась, что ей никогда не удавалось сыграть эти ноты легато без педали, он объяснил это недостаточной беглостью пальцев. Он советовал не размывать пассаж, а освободить педаль, как указано на 169-м такте, и затем на трех шестнадцатых в третьей доле почти незаметно нажать педаль, дабы выделить момент синкопы: это позволит ей плавно взять ноты правой рукой, удерживая при этом общее впечатление сдержанности звука.

Затем он велел сыграть ей несколько отрывков: начало Ноктюрна фа мажор, чтобы посмотреть, не размывает ли педаль мелодию правой руки; Ноктюрн ми мажор, демонстрирующий уникальный шопеновский контраст между звуками с педалью и без нее; Прелюдию ля минор, исполняемую, помимо короткого пассажа в самом конце, вообще без педали; и, наконец, Прелюдию си минор, в которой Шопен изначально пометил обычное использование педали в каждой второй доле второго и третьего тактов, исполняемых левой рукой, но затем зачеркнул свои пометки, оставив в рукописи невероятно долгую педаль на всех трех вступительных тактах.

Закончив играть, Донна робко взглянула на него, словно студентка, боязливо ожидающая критических замечаний учителя.

Со всей деликатностью, на которую он был способен, Домострой сказал, что видит в ее игре два противоположных начала: желание освободиться от пометок Шопена, дабы получить возможность для импровизации — порыв, возможно, унаследованный от игравшего джаз отца, — и потребность в буквальной точности и неотступном следовании каждому значку в нотах Шопена, что, безусловно, является следствием классической школы Джульярда. С ее безусловным талантом и достаточной практикой, продолжил Домострой, почему бы не научиться сливать воедино оба эти импульса и справляться с наиболее трудными пассажами Шопена не только тщательностью исполнения, но и всей изобретательностью и энергией прирожденной джазистки? Чтобы достичь этого, ей, по его мнению, необходимо развивать гибкость и силу в спине, плечах и локтях, а также в запястьях и пальцах. Еще он предложил показать ей специальные упражнения для большей подвижности суставов пальцев и прямо сказал, что нужно больше времени проводить за роялем, не только репетируя и оттачивая пьесы Шопена, но уделять внимание упражнениям и гаммам для совершенствования техники игры в целом. Он посоветовал ей некоторые упражнения Крамера и Клементи, оказавших немалое влияние на технику Шопена, работы Черни, Хуммеля и аранжировки этюдов Шопена Леопольда Годовского, особенно же его двадцать два этюда для левой руки, включающие до-диезную вариацию на тему так называемого "Революционного этюда".

Донна внимательно слушала его и, даже если завуалированная его советами критика казалась для нее неожиданной или задевала ее, старалась этого не показать. Она лишь спросила, как он оценивает ее шансы на победу в Варшавском конкурсе. Домострой с той же прямотой ответил, что если она не усовершенствует технику и силу удара, ее шансы он оценивает не слишком высоко, однако добавил, что за несколько недель она многого сможет добиться, если будет работать по-настоящему.

Наконец она встала, и Домострой повел ее к выходу. Снаружи было тепло и солнечно, и они неторопливо обогнули "Олд Глори", пересекли стоянку и дошли до высокой проволочной ограды. Дальше, насколько хватало глаз, лежало мертвое гетто, обугленные руины с разбитыми окнами, старыми покосившимися ступенями, ведущими к заколоченным дверям, задними дворами, заваленными камнями и полусгоревшим мусором. Они пошли по тропинке, тянувшейся вдоль ограды, и встревоженная их приближением крыса выскочила из высокой травы и понеслась к руинам.

Домострой время от времени искоса поглядывал на девушку. Раньше он видел ее только при искусственном свете и не знал, как блестит ее кожа на ярком солнце. Под изящными линиями ее бровей сияли длинные дуги век, словно озаренные внутренним светом, а глаза, оттененные густыми ресницами, оказались зелеными, как свежая листва. Он отметил милые ямочки под безупречно очерченными скулами, тонкую игру света на пухлых и гладких губах. Ее красота ошеломляла, чуть ли не подавляла его; она была царственна, хотя непринужденна и чиста, как душа, что скрывалась внутри.

Кто-то пронзительно свистнул с крыши пустующего дома, и, когда Домострой посмотрел в ту сторону, он увидел, что ему машет троица "рожденных свободными". Он помахал в ответ.

— Недалеко отсюда была моя школа, — сообщила Донна. Она показала в сторону руин. — Там и тогда были развалины. Я часто ходила через них, одна или с ребятами; там мы играли в прятки, дрались, гонялись за кошками и крысами и нередко сами убегали от мерзавцев, охочих до девушек. Я заползала вот в такие вонючие канавы и ждала моего парня.