Осенью 1939 года, в начале Второй мировой войны, шестилетнего мальчика из большого восточно-европейского города, как и многих других детей, родители отправили в отдаленную деревню.
Ехавший на восток человек, за большие деньги взялся найти для ребенка временных приемных родителей. Не имея выбора, родители доверили ему сына.
Они были уверены, что, только отправив ребенка в деревню, смогут уберечь его от войны. Из-за довоенной антифашистской деятельности отца мальчика родителям пришлось пуститься в бега, чтобы избежать принудительных работ в Германии или заключения в концентрационный лагерь. Они хотели уберечь сына от предстоящих невзгод и опасностей и надеялись, что, в конце концов семья воссоединится.
Однако ход событий расстроил их планы. В суматохе войны и оккупации родители утратили связь с человеком, увезшим их ребенка. Теперь они могли навсегда лишиться сына.
Между тем, приемная мать мальчика умерла через два месяца после его приезда, и малыш начал в одиночестве бродить от деревни к деревни, где его то пускали на ночлег, то прогоняли прочь.
Жители деревень, в которых ему предстояло провести четыре года, этнически отличались от населения родных ему мест. Здешние крестьяне жили обособленно от остального мира и заключали браки с земляками; здесь жили белокожие блондины с голубыми и серыми глазами. У мальчика была смуглая кожа, темные волосы и черные глаза. Он разговаривал на языке образованных людей – языке, едва ли понятном крестьянам.
Его принимали за бродяжку цыганского или еврейского происхождения, а немецкие власти жестоко карали за помощь цыганам и евреям, место которых было в гетто и лагерях смерти.
Эта земля была веками забыта Богом и людьми. Недоступные и отдаленные от городов, здешние селения располагались в самой отсталой части Восточной Европы. Здесь не было школ и больниц, не знали электричества, было проложено лишь несколько мощеных дорог и мостов. Как и их прапрадеды, люди жили небольшими поселениями. Деревенские жители владели окрестными реками, лесами, озерами. Жизнью правило извечное превосходство сильного и богатого над слабым и бедным. Безграничная суеверность и многочисленные болезни, одинаково опасные для человека и животного, сближали людей, разделенных между римской католической и православной ортодоксальной религиями.
Крестьяне не случайно были так невежественны и жестоки. Здешний климат отличался суровостью, пашни были истощены. Реки, лишенные рыбы, часто разливались на поля и пастбища, превращая их в топкие болота. Огромные заболоченные территории глубоко врезались в эти земли; в непроходимых лесах укрывались банды мятежников и преступников.
Оккупация этой местности немецкими войсками лишь усугубила ее бедность и отсталость. Крестьяне были вынуждены поставлять значительную долю скудного урожая как регулярной армии, так и партизанам. В случае неповиновения карательные рейды превращали деревни в дымящиеся руины.
Я жил у Марта, ожидая, что с минуты на минуту родители заберут меня домой. Слезы не помогали, Марта не обращала внимания на мои всхлипывания.
Старуха была скрючена так, будто пыталась переломиться надвое. Ее длинные, давно не чесанные волосы, сбились в толстые комки, распутать которые было уже невозможно. Это все нечистая сила, говорила она. Духи гнездились в волосах и запутывали их.
Опираясь на суковатую клюку, она ковыляла по двору, бормоча что-то на едва понятном мне языке. Кожа ее иссохшего морщинистого лица была красно-коричневой – цвета перепеченного яблока. Ее тщедушное тело постоянно колыхалось, как будто изнутри ее что-то трясло; пальцы костлявых рук, с суставами, искореженными болезнями, всегда дрожали, а голова раскачивались на длинной чахлой шее во все стороны.
Марта плохо видела и глядела на мир сквозь запрятанные под густыми бровями узенькие щелки. Ее веки были похожи на глубоко пропаханные в поле борозды. Влага постоянно сочилась из уголков глаз, стекая вниз по проторенным дорожкам и смешиваясь с липкими нитями, свисающими с носа, и пеной на губах. Она походила на старый, насквозь прогнивший гриб-дождевик, ждущий порыва ветра, чтобы взорваться черной сухой трухой.
Поначалу я боялся ее и зажмуривался всякий раз, когда она приближалась ко мне. В такие мгновенья я чувствовал лишь отвратительный запах ее тела. Она всегда спала одетой. Она говорила, что одежда – это лучшая защита от разных болезней, которые заносит в комнату свежий воздух.
Марта верила, что мыться можно немного, и не раздеваясь, и не чаще, чем на Рождество и на Пасху. Раз или два в неделю она вымачивала ноги в горячей воде, отпаривая многочисленные мозоли, вросшие в пальцы ногти и наросты на шишковатых пятках.
Она часто поглаживала мои волосы неуклюжими, трясущимися, похожими на садовые грабли руками, уговаривая меня поиграть во дворе с домашними животными.
В конце концов я понял, что они не такие страшные, как мне показалось сначала. Я припоминал истории, которые читала о них в книжке с картинками моя няня.
Эти животные жили своей жизнью. У них был свой мир, интересы, разговоры, и общались они на своем языке.
Куры собирались возле птичника, толкаясь, протискивались к зерну, которым я их угощал. Некоторые прохаживались парами, другие клевали тех, кто послабее, и в одиночку купались в оставшихся после дождя лужах или, сидя на яйцах, быстро засыпали, лениво ероша перья.
