Пинбол - [63]

"Я снова и снова слушаю ваш новый альбом, — писала она, — и испаноязычные песни кажутся навеянными реальными событиями.

Возможно ли, чтобы вы спели их сначала на публике, исключительно для одной из присутствующих, кого вы любили — или любите и поныне? Может быть, замужняя женщина? Вы могли петь это где угодно, хотя мне кажется, что наиболее подходящим местом явилась бы Тихуана — или то было в Сан-Диего, где-нибудь поблизости от отеля "Цель Коронадо"? Играют ли какую-то роль в вашей жизни эти места? И не является ли арабеска, вплетенная в один из рефренов, мечтой о тысяче и одной ночи и, одновременно, вашей любви?"

Весь в поту, он остановился. Вдруг — его сердце заколотилось от такой мысли, — вдруг женщиной, что пишет ему эти письма, окажется Лейла? Впрочем, если бы Лейла догадалась, что Джимми Остен — это и есть Годдар, разве не хранила бы она тайну своего друга и, побоявшись, что любое ее сообщение может попасть в чужие руки, не продолжала бы делать вид, что не знает, кто он такой? А что, если Лейла рассказывала кому-нибудь о музыке Джимми Остена — человеку, которому она доверяет, — и человек этот догадался, кто такой Годдар?

Но, даже если Лейла заподозрила в нем Годдара — а в ее поведении ничто на это не указывало, — разве стала бы она делиться подозрениями с кем-то посторонним, прежде чем написать ему самому? С другой стороны, каким образом кто-то еще — неизвестный, знающий только музыку Годдара, — смог так близко подобраться к истине? Он продолжил чтение, страшась и страстно желая узнать больше.

"Я пришла к заключению, что и Годдар Либерзон, и Борис

Прегель сыграли важную роль в вашей жизни — столь важную, что вы взяли себе имя одного из них и время от времени цитируете произведения обоих, словно в знак признательности. Поскольку оба они уже умерли, мне кажется бесполезным строить догадки, была ли им известна ваша тайна и не помогли ли они вам научиться сохранять инкогнито. Я ознакомилась с произведениями этих людей и сейчас стараюсь узнать еще больше — гораздо больше — об их жизни, полагая, что мои поиски помогут узнать больше и о вас — на случай, если мы когда-нибудь встретимся".

Значит, это не Лейла, подумал Остен, чувствуя, что попал в ловушку. Он торопливо пробежал глазами второе письмо. Здесь еще более детально анализировалась его музыка, причем целых две страницы были посвящены мексиканским песням и его измененным текстам, а на третьей странице перечислялись его музыкальные фразы, вдохновленные музыкой Прегеля и Либерзона. Разбор был почти безошибочным. Так мог написать лишь человек, обладающий глубочайшими познаниями, особенно в современной музыке, и, что еще важнее, сверхъестественной интуицией.

Его притягивала и пугала эта женщина из Белого дома. Случись им встретиться, гадал он, как защищаться от подобной принципиальности, чтобы не разоблачить себя?

Если бы у него появилась хоть какая-то догадка о том, кто она, он позвонил бы ей сию же минуту и представился менеджером Годдара или его сотрудником. Он бы заставил ее раскрыть карты и дал тысячу ложных разгадок. Не для того чтобы она обязательно поверила ему, ведь из газет ей известно, какая масса народу выдает себя за Годдара, или его помощника, или любовника (любовницу), или менеджера, или даже поставщика кокаина.

Три недели спустя, уже потеряв надежду, что она напишет снова, Остен позвонил Блейстоуну совершенно по другому делу.

— Президент вас снова домогается, — шутливо объявил Блейстоун. — Очередное письмо из Белого дома.

Остен распорядился отправить ему письмо уже опробованной Блейстоуном личной службой доставки и, когда конверт оказался у него в руках, поспешил домой. Когда он развернул заполненные аккуратной машинописью страницы, оттуда вывалилось несколько цветных полароидных фотографий. Женщина на снимках лежала обнаженной на большой кровати, и позы не оставляли сомнений, чем она занимается в момент съемки. На паре снимков был виден отражающийся в зеркале фотоаппарат на автоспуске. Пытаясь разглядеть на каком-нибудь из снимков ее лицо, он вторично просмотрел все и понял, что ни на одной из фотографий лица не видно.

Прежде чем прочитать письмо, он изучил фотографии еще раз. Она выглядела лет на двадцать пять — гораздо моложе, чем он решил, судя по ее письмам, — а тело ее было столь совершенно, что само по себе заслуживало того, чтобы быть обнаженным, — оно казалось трепетным, способным розоветь от легчайшего прикосновения, упругим, но не мускулистым; блестящее от пота, оно, благодаря своим безупречным очертаниям, вызывало ощущение свежести и чистоты — в общем, выглядело невероятно соблазнительным независимо от того, что могло принадлежать самой обыкновенной шлюхе.

Эта женщина возбуждала его, причем влечение возникало не в нем, не в его мозгу, оно, подобно звуку инструмента, тембр которого он не был в состоянии различить, — исходило от ее фотографий. Он поклялся себе, что выследит и отыщет ее и заставит отдаться ему с той же готовностью, откровенностью, страстностью, с какими она отдавалась собственным рукам перед камерой.

В надежде узнать ее имя и местопребывание, он перевернул последнюю страницу письма и, к великому своему разочарованию, увидел, что оно, как и предыдущие, не подписано. Тогда он начал читать сначала.