Пинбол - [39]

Представляя Донну отцу, он с трудом подавил желание расхохотаться — почтенный джентльмен не на шутку испугался при виде ее грудей, до сосков обнаженных глубоким вырезом. Затем он подошел с ней к гостям, опять-таки с удовлетворением отметив их безуспешные попытки скрыть, насколько все они шокированы.

Среди присутствующих он различил Патрика Домостроя, человека, с которым уже несколько раз встречался на отцовских вечерах. Музыка Домостроя, так же как его концерты, пользовалась некогда большим успехом, но потом он перестал писать и ныне пребывал в забвении, лишь изредка появляясь на подобных сборищах.

Тощий лысеющий человек средних лет с лицом, изборожденным морщинами, — вот как выглядел Домострой, прохаживающийся по залу с видом голодного стервятника. Он говорил с легким иностранным акцентом, да и все в нем было из другого мира — жесты, быстрые взгляды, отрывистая речь, кричащая одежда. С ним была голубоглазая, пухлая блондинка, куда моложе, чем он. Заметив Донну, Домострой принялся разглядывать ее с таким откровенным любопытством, что Остен непроизвольно сделал шаг, чтобы заслонить свою спутницу.

Что же касается Домостроя, он тоже припомнил, как два-три раза встречался с Джимми Остеном — всегда в присутствии Джерарда Остена, его гостей и сотрудников. И хотя ни о чем серьезном они ни разу не говорили, Домострой считал замечания Остена об отцовской компании и музыке вообще весьма недалекими. А еще его раздражал пристальный взгляд молодого человека, совершенно не соответствующий его подчеркнуто нейтральному стилю поведения. Про себя Домострой называл его вялым дурнем. И сейчас бы он, разумеется, постарался избежать общества Джимми Остена, если бы не девушка, сопровождавшая парня. Негритянка была необыкновенно красива и отлично сложена; а ее выдержка, изящество, почти аристократические манеры заставили Домостроя подумать о том, так ли он прав, недооценивая Джимми Остена. Во всяком случае, с прозвищем он явно поторопился.

Когда Остен с Донной подошли ближе, Домострой не упустил возможности с ней познакомиться. Остен нехотя представил подругу. Донна, услышав имя Домостроя, выразила признательность композитору за то наслаждение, которое доставляет ей его музыка, и Остен еще больше пожалел об этой нежелательной встрече.

Домострой не скрывал, какое впечатление произвела на него Донна. Не обращая внимания на Остена, он посмотрел ей в глаза и сказал:

— Знай я, что вам нравится моя музыка, насочинял бы вдвое больше.

— Что же вам мешает сделать это теперь? — кокетливо поинтересовалась она.

— Я польщен и приятно удивлен, — продолжал Домострой. — Никогда бы не подумал, что вам может нравиться моя музыка.

— Потому что я черная?

— Да, а я — белый, — сказал Домострой, не отводя взгляда. — Здесь дело в разнице ритмического напряжения.

Остен почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

— Что за идиотизм? — понизив голос, сердито спросил он. — Вы что, собираетесь обсуждать с Донной природную ритмичность негроидной расы? — Он еле сдерживал себя. — Донна, пойдем отсюда. — Он взял ее за руку.

— Подожди, Джимми, — сказала она, высвобождая запястье. — Мистер Домострой прав. Для меня ритм — это не музыкальное упражнение, замкнутое линиями нот, а порыв — естественный пульс моего тела. Мои африканские предки из народа ашанти были рабами; они поддерживали связь между невольничьими кораблями с помощью атумпанов — говорящих барабанов. Мой отец был джазовым пианистом, и первый музыкальный инструмент, на котором он научил меня играть, назывался мбира, это такое простейшее пианино с металлическими язычками и тыквой в качестве резонатора…

— …обнаруженное португальцами в Южной Африке в шестнадцатом столетии, — подхватил Домострой, — и названное ими «кафр». — Помедлив, он спросил: — Вы случайно не дочь Генри Ли Даунза?

— Да, — кивнула Донна. — Я поздний ребенок. Мой отец умер, когда мне было четырнадцать. Вы знали его?

— Я слышал игру вашего отца, — сказал Домострой. — Он был величайшим джазовым музыкантом, подлинным виртуозом, способным извлекать из рояля звуки колокола или трубы.

Донна, казалось, была приятно удивлена.

— Я благодарна вам за эти слова, мистер Домострой, однако то, что для вас, наверное, отошло в область истории, для меня остается живым ритмом — музыкой, ни с какой другой не сравнимой. — Она повернулась к Остену и шутливо заметила: — Могу поспорить, что, когда мистер Домострой думает о прошлом, в душе у него звучат елизаветинские мадригалы. Не сомневаюсь, что первым инструментом, увиденным им в детстве, был "Стенвей".

— Именно так, — признал Домострой. — Рояль моей матери. Она была концертирующей пианисткой. — Глаза его встретились с глазами Донны. — С вами так же приятно беседовать, как и просто смотреть на вас, мисс Даунз. Вы танцовщица?

— Ну, хватит, Домострой! — рявкнул Остен.

— Я не танцовщица, мистер Домострой, — невозмутимо ответила Донна. — Хотя я люблю танцевать. — Она показала на рояль, стоявший за ними. — Вот это теперь мой "кафр".

— Так сыграйте же на нем! — воскликнул Домострой, упорно не обращая внимания на Остена.

— Донна, пойдем! — чуть ли не взревел Остен. — Он не смеет тебе приказывать!