Пилюля - [82]
– Революция, Электричество, Мировой Октябрь. Отец верит в торжество коммунизма. Верит, что слова материализуются и революционное имя приблизит нашу победу. Что Вы по этому поводу думаете? Что будет если сменить имя?
Шувалов машет рукой на меня и что-то шепчет Лене на ушко. Та улыбаясь, тоже шепчет под шуваловскую кепку. Поняв, что мне одному отдуваться, решаю постебаться над девушкой аифовским послезнанием:
– Имя – ключ к судьбе человека. Поменяйте имя – поменяете судьбу. Вы на кого учитесь? На историка? С таким именем Вы напишите диссертацию на тему: "Классовая борьба в Золотой Орде". И будет Вам счастье. А то, что там, в этой Орде было, особо никого не волнует. Что в учебниках напишут – это и будут считать правдивой историей…
Рэмо, заинтересованная речью необычного ухажёра, заявляет:
– Я, вообще-то, имя хочу сменить. Меня в детстве мама Риммочкой называла. Буду Римма Казакова. Римлянка…
Тут Виктор бесцеремонно её прерывает:
– Мы извиняемся. Нам пора. Хочу Лене "Англетер" показать. Номер Есенина и всё такое…
А сам на часы смотрит.
Цигиль-цигиль ай лю-лю. Виноградов уже сделал дело?
Парочка уходит. Смотрю на юную девушку. Вроде бы нужно попрощаться и идти к ребятам в карты играть или пить крепкое "Ленинградское". Но, я почему то говорю:
– Римма, а давайте по Невскому пройдёмся. Я Вам про него расскажу, если интересно…
Девушка серьёзно посмотрела на меня, и молча двинулась в сторону проспекта.
По старой привычке – есть зимой мороженное, купил два эскимо в только что выгруженном ящике на колёсиках. Первый Ленинградский хладокомбинат – это всё равно, что знак качества. За мороженным сразу же выстроилась очередь. "Не больше двух штук в одни руки" – надрывалась в конце очереди нервная женщина.
До Невского дошли молча, получая наслаждение от эскимо и разглядывая друг друга. Я первым спросил:
– Римма, а ты чем кроме учёбы занимаешься?
– Мы что, уже на ты перешли? – пытается меня смутить девушка.
Я стучу указательным пальцем по эскимо. Она, соглашаясь, кивает:
– Ну ладно. Я стихи пишу. Говорят у меня талант.
Вот, блин, ещё один пиит до кучи с Васечкой…
Она видя, что я не верю, начинает:
– Любовная лирика хорошо даётся, хотя опыта у меня пока нет, – смущённо произносит Римма.
– А почему у тебя лак на ногтях чёрный? Ты, что – ведьма?
– Каждая женщина – немного ведьма, – парирует она, – А чёрный цвет – это смесь всех цветов. Так художники говорят. А ещё у нас с Леной только такой лак остался. Остальные цвета подруги на свадьбу забрали…
– Ну, что? Готова к экскурсии по Невскому? (кивает) Впереди Народный мост, который когда-то звали Зелёным. Почему? Правильно. Из-за цвета краски…
Мы шли рассматривая причудливые украшения старинных домов. Шутили, смеялись. Поскользнувшись, она вцепилась мне в руку, и потом как бы так и надо шла держась под ручку. Вскоре она попросила:
– А теперь ты расскажи стих. Ни за что не поверю, что ты не пишешь стихов. – И для пущей доходчивости потрясла мой локоть.
Что ей рассказать? Из прошлого или из будущего? Что вообще было интересно девушкам в моей молодости?
- Слушай, – говорю, вспомнив асадовскую нетленку:
Она дослушивала открыв рот от изумления. Я тут же открестился, мол слышал в Москве на капустнике в доме-актёра.
– Так ты и артистов знаешь?
Маленько рисуясь признался, что знаком с кинорежиссёром Роммом, артистками Кузьминой и Орловой. Вспомнил про контрамарки от балерины.
– Вот. С Леной на "Раймонду" вечером сходишь.
– Спасибо, – говорит Римма, хлопая восхищёнными глазами.
Посмотрели на Казанский собор, но внутрь в Музей религии и атеизма не пошли. У следующего моста она взялась отгадать название, что было весьма несложно. Красный мост. Так по набережной дошли до следующего моста. И снова отгадала название. Синий мост. Я уже выдвинул версию, что она ясновидящая типа Ванги. Чуть не прокололся. Сказал, что это персонаж из зарубежной книги. Рассказывал ей про свою спортивную жизнь – переходы из хоккея в футбол, потом в другую команду, перегрузки на тренировках что встать не можешь, мотания по общагам, гостиницам. Чтобы был свой дом нужно пройти долгий путь. Всё вывалил этой незнакомой внимательно слушающей меня девушке…
В сквере у Исаакиевского собора Римма коварно заманила меня под ветки дерева и как звонарь на колокольне стала стрясать на меня снег. За что была искупана в сугробе. Отряхнувши с моей помощью своё новенькое чёрное пальто, она виновато улыбнувшись, попросила:
– А я не целовалась ни разу. Ты можешь…
И застыла как вкопанная. Я подошёл, взял ладонями её лицо поразившись невероятной красоте девушки.
– Конечно, могу, ненаглядная моя…
Сначала робко, но потом все ярче она начала отвечать на мой поцелуй. Когда мы оторвались друг от друга, она одуревшим взглядом посмотрела на меня, на снег вокруг, зажмурилась, потрясла головой тихонько шепча… Достала блокнот с карандашом и быстро что-то записала.
