Пикник парикмахеров - [7]

Господа безропотно опускают головы, косятся на рюмки и входят в папин кабинет. Когда дверь за ними закрывается, мы, не дыша, прячемся под лестницей и от волнения дергаем друг друга за волосы. Потом господа спускаются по лестнице, мама с высоко поднятой головой провожает их до двери, тихонько позвякивают пустые рюмки на подносе. Она вытирает руки о юбку, и мы мчимся в постель без обычных битв и вечерних молитв.

Правительственный советник предоставил в распоряжение папы книгоношу. Каждое утро ровно в восемь он звонит в нашу дверь и, низко кланяясь, срывает с головы шапку, когда мы открываем. На тротуаре за его спиной стоит огромная тележка, доверху нагруженная книгами о зайце-русаке, написанными за последнюю тысячу лет. Из окон соседних домов свешиваются соседские головы, из их широко распахнутых глаз выплескивается зависть, как вода из реки во время половодья. Он пишет книгу о зайце-русаке, шепчут они друг другу, и этот взволнованный шепот оборачивается бурным потоком, который мощным водопадом обрушивается на улицу.

Мама от гордости приосанивается и приглашает книгоношу войти. Нам разрешают надеть белые перчатки, и мы летим вверх по ступенькам, передавая друг другу книги, к папе, сидящему в очках за письменным столом. На большом листе бумаги он записывает названия поступивших книг. Мы с трудом обнаруживаем папу за книжными башнями, но издали видим то одно, то другое ухо зайца-русака между страницами, то тут, то там замечаем между корешками книг его усы или дрожащий хвост. Полностью нам никогда не удается его разглядеть, потому что папа знаком велит нам немедленно покинуть комнату. Мы скатываемся вниз по ступенькам и торчим под лестницей, прислушиваясь к непрестанному шелесту страниц и скрипу пера.

По ночам нам снится заяц-русак, который захватил наш дом. Он сидит на кушетке и в ящике со столовыми приборами, мы обнаруживаем его в ванне и остаемся немытыми. В комнатах, на столах, в щелях на полу в прихожей мы находим остатки тертой морковки. Морковно-желтые мамины пальцы, перебирающие наши волосы, говорят о том, что тощие годы остались позади. Наши уши становятся длиннее и мягче под мамиными пальцами, наши движения быстрее и гибче, наши глаза делаются кроткими и влажными от непривычного ощущения счастья. Мы начинаем молиться, чтобы папа вечно писал книгу о зайце-русаке, ведь на время его работы нам разрешено не ходить в школу, так как мы, бесшумно ступая, должны подавать ему воду и суп.

По утрам мы протираем папины очки и каждый час приносим в его комнату укрепляющие напитки, в то время как мама, напевая, пришивает опушку к платью, в котором ей будет не стыдно на глазах у соседей пожать руку правительственного советника. Очень красивой будет наша мама, когда правительственный советник выйдет из своего автомобиля, а шофер правительственного советника отведет взгляд в сторону, смущенный маминой красотой и выражением такого триумфа на ее лице, что даже правительственный советник лишится дара речи и склонит голову.

Мы держим поднос с рюмками, бутылка не дрожит у нас в руках, потому что мы привыкли к гостям в доме. На нас шапочки и воротнички из мягкого меха, мехом отделаны обшлага курточек, на плечах погоны из меха, уши ласкает ветер, задувающий в открытую дверь. Правительственный советник тихо покашливает, шофер вытирает ему платком уголки рта, а папа снимает очки: муж великой жены с морковно-желтыми пальцами.

На папе, как всегда, был потертый мундир из грубого зеленого сукна, доставшийся ему много лет назад от лесничего, когда тот перестал в него влезать. Он поднялся на башню из книг о зайце-русаке. Великим сделал его этот труд, настал сей торжественный миг. Он улыбнулся серьезной улыбкой и слегка наклонился, чтобы правительственный советник прикрепил на лацкан мундира орден, который книгоноша извлек из отполированной до блеска жестяной коробочки. Прежде чем протянуть орден правительственному советнику, он критически поднес его к свету, что косо падал сзади, сквозь маленькое окошко кабинета, на редкие папины волосы и обрамлял его голову нежным сияющим ореолом.

Брови правительственного советника подрагивали, когда он прикреплял золоченый лавровый лист к лацкану мундира, и папа, не знавший, куда девать руки, опасно закачался на башне из книг о зайце-русаке. Мы протянули ему руки в белых перчатках и помогли сойти вниз. Он замер на месте и неотрывно смотрел на руки мамы, которая наполняла рюмки и делала нам знаки угощать господ. Когда правительственный советник поднес рюмку к губам, он высунул кончик языка и подмигнул маме, которая в послеполуденном свете вызывающе выпятила острый подбородок.

Тут соседи не выдержали ожидания под лестницей. Они кинулись вверх по ступенькам, толпой вломились в дверь, сбив по пути книгоношу, упавшего с деревянным стуком, пронеслись мимо шофера, который, исполняя свой долг в углу у двери, не выпил ни капли. Они тянули руки к книгам о зайце-русаке, высунув языки, принялись гоняться за зайцем, дергали его за длинные мягкие уши и покрытые мехом плечи, пытались схватить золоченый лавровый лист, дрожавший от счастья и страха на лацкане мундира. Папины глаза сделались такими прозрачными, что можно было заглянуть в самую глубину его сердца, которое было небрежно пришпилено к опушке маминого платья и болталось на ней, когда мама, покачивая тяжелыми бедрами, вышла на середину комнаты, чтобы пожать руку правительственному советнику, который беспрестанно облизывал губы.