Пик Ленина - [22]
В 13 часов сворачиваем с гребня влево вверх и по стене пика начинаем, траверсировать по направлению к южному гребню, под самую вершину. Тщательно охраняем друг друга; веревка, переброшенная через глубоко вбитый в плотный снег ледоруб, медленно ползет за нами. Прекрасные кошки помогают нам преодолевать твердый фирновый склон, крутизна которого достигает 60°. Полтора часа трудного пути, и мы выходим на южный гребень, а затем и на первую вершину пика Дзержинского.
На запад уходит пологий широкий гребень. Впереди, почти в километре от нас, скалы второй вершины, которая метров на пятьдесят выше первой. Решаем, что бюст должен быть установлен на высшей точке пика. Мы надеемся до наступления темноты преодолеть наиболее трудные участки спуска. Снова вперед! Дальше по пологому гребню мы почти бежим. В 15 часов 30 минут мы на вершине пика, на высоте 6713 м. Используем обломки скал, чтобы сложить небольшой постамент, в который мы прячем записку о восхождении. Устанавливаем бюст лицом в сторону Москвы, где в последние годы своей жизни работал Феликс Дзержинский. Задание выполнено, и мы начинаем спуск.
Уже в сумерках мы подходим к пологой части восточного гребня, где в сторону Алайской долины нависает большой снежный карниз. По нашим расчетам, до палатки и спальных мешков теперь остается не более двух часов хода. Но погода портится. Облака опускаются все ниже, из долины р. Сауксай ползет темная масса тумана. Дует резкий ветер, в восемь часов вечера начинает темнеть. Наши следы, вдоль которых мы теперь спускаемся к лагерю, различить все труднее, и вскоре идущий впереди Федоров теряет их совсем из виду. Если мы сейчас остановимся, то опасная ночевка без палатки и спальных мешков будет неизбежна. Меняемся местами, я становлюсь впереди. Передо мной все такая же серая пелена снежного покрова. Но вдруг под моими ногами исчезает опора, и я лечу вниз.
Несколько метров свободного падения, рывок, и я раскачиваюсь на веревке, обвязанной вокруг груди. Опять толчки, я опускаюсь еще на несколько метров, — очевидно, Федоров не может закрепиться на гребне. Но вскоре рывки прекращаются, и я начинаю осматриваться. Темно и тихо. Первое предположение о том, что я провалился в трещину, приходится исключить. Внизу сквозь облака мне кажется что-то чернеет. Мелькает мысль: ведь это же Алайская долина… Облака, ветер и темнота сделали незаметным предательский карниз. Не различив границы между снегом и туманом, я шагнул в пропасть…
Что же делать? Пробую ледорубом прощупать склон, но не могу до него достать. Раскачиваюсь подобно маятнику, и натыкаюсь на ледяную стену с отрицательным уклоном: укрепиться на ней нет никакой возможности. Пытаюсь выбраться вверх по веревке, но и это выше моих сил. К тому же высоко над моей головой веревка глубоко врезалась в снег карниза, и там я снова наткнулся бы на непреодолимое препятствие.
Зову своего спутника, кричу изо всех сил — в ответ ни единого звука. Здесь тихо, ледяная стена защищает меня от ветра, который завывает на гребне. Каждое мое движение приводит к медленному вращению на веревке. Все попытки найти выход из отчаянного положения безрезультатны.
Время тянется мучительно медленно. Веревка все сильнее сжимает ребра, я тяжело дышу и вскоре уже начинаю задыхаться от недостатка воздуха. Постепенно теряется ясность мысли, я покрываюсь потом и близок к потере сознания…
Рывок веревки приводит меня в чувство, и я, в который уже раз, начинаю обследовать пространство вокруг себя. Мне кажется, что ниже виднеется крутой снежный склон. Если бы удалось спуститься туда, я был бы спасен от мучительного удушья, которого я уже не в силах выдержать. С трудом дотягиваюсь до кармана рюкзака за спиной и извлекаю оттуда нож; решаю, что после короткой передышки перережу свою веревку и рухну вниз — будь что будет, только не эта мука…
Внезапно до помутившегося сознания доходит голос Федорова, он что-то кричит мне, перегнувшись через край карниза.
— Спускай вниз, сколько позволит веревка, — прошу я. — Скорее, я задыхаюсь!
Невыносимо медленно, толчками, освобождается веревка, и я начинаю спускаться вниз. Когда запас веревки наверху уже подходит к концу, зубья моих кошек касаются снега, и ноги наконец получают надежную опору. Зарывшись лицом в снег, я тяжело перевожу дыхание. Сознание начинает восстанавливаться, приходит мысль, что самое страшное осталось позади.
Отдышавшись, смотрю на часы: я провисел на веревке около пятидесяти минут. Все это время мой верный товарищ на гребне боролся за мою жизнь. После долгих усилий Федорову удалось закрепить веревку на зарытом глубоко в снег ледорубе. Криков моих он не слышал: ветер относил звук в сторону. Вытащить меня наверх он не мог и, обеспокоенный молчанием, подполз к краю гребня.
Теперь вынужденной ночевки нам не избежать. Метром выше, под карнизом, нахожу ледяной желоб, где, скорчившись, можно поместиться. Тут я решаю переждать ночь.
— Что будем делать? — снова доносится до меня голос Федорова.
— Рой пещеру, будем ночевать. Главное, не обморозиться! — кричу я в ответ.
Снова тишина. Смотрю на часы, только 9 часов вечера, а впереди долгая ночь. Принимаю меры против обмораживания: растираю ноги, руки, надеваю пару запасных шерстяных носков; под себя подстилаю свернутый в кольцо свободный конец веревки и рюкзак. Теперь все мои силы направлены на то, чтобы не заснуть. Но эти испытания пустяк по сравнению с тем, что мне пришлось перенести. Чувство безнадежной обреченности сменяет радость, я долго пою все памятные мне русские и украинские песни, меня не смущают ни отсутствие слушателей, ни необычность положения.
Книга Евгения Андриановича Белецкого посвящена истории открытия высочайшей горной вершины Советского Союза — пика Сталина (затем пика Коммунизма) и описанию двух восхождений, совершенных советскими альпинистами на эту вершину. Е. А. Белецкий, заслуженный мастер спорта по альпинизму, был участником и одним из руководителей второго восхождения на пик Сталина, совершенного в 1937 г., в ознаменование двадцатилетия Великой Октябрьской социалистической революции. Автор излагает историю открытия горной вершины в тесной связи с ходом изучения Западного Памира.
«Константин Михайлов в поддевке, с бесчисленным множеством складок кругом талии, мял в руках свой картуз, стоя у порога комнаты. – Так пойдемте, что ли?.. – предложил он. – С четверть часа уж, наверное, прошло, пока я назад ворочался… Лев Николаевич не долго обедает. Я накинул пальто, и мы вышли из хаты. Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя…».
Впервые в истории литературы женщина-поэт и прозаик посвятила книгу мужчине-поэту. Светлана Ермолаева писала ее с 1980 года, со дня кончины Владимира Высоцкого и по сей день, 37 лет ежегодной памяти не только по датам рождения и кончины, но в любой день или ночь. Больше половины жизни она посвятила любимому человеку, ее стихи — реквием скорбной памяти, высокой до небес. Ведь Он — Высоцкий, от слова Высоко, и сей час живет в ее сердце. Сны, где Владимир живой и любящий — нескончаемая поэма мистической любви.
Роман о жизни и борьбе Фридриха Энгельса, одного из основоположников марксизма, соратника и друга Карла Маркса. Электронное издание без иллюстраций.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».
Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.