Пифагор - [94]

Поняв, что эллин непреклонен, Тефарий удалился. Пифагор провожал его взглядом. Как только он вошёл в проход, задвижка стала медленно опускаться, и взору Пифагора открылась широкая голова Медузы Горгоны с пылающими глазами и высунутым до предела языком.

Очищение

Крестонеи двигались по берегу Данаприя, становившемуся с каждым днём всё уже и уже. Впереди была теснина, которую называли Герра, — граница скифских кочевий. За нею начинались владения гелонов, скифских данников, не кочевников, а земледельцев, сжигающих леса и бросающих зерно в ещё тёплую золу.

Правый берег был крутым, и с него виделись неоглядные степи, которые называли Киммерийскими, по имени предшественников скифов — киммерийцев. Залмоксис вспомнил, как однажды в пещере Пифагор вступил из-за этих киммерийцев в спор с Анакреонтом, приводя в доказательство невежества Гомера то, что для него киммерийцы — это народ мрака, между тем как уже во времена Гомера киммерийцы владели Кавказом, а вскоре после Гомера вторглись в Азию и её опустошили.

Ведя своё племя к новым местам и постоянно испытывая тревогу о его будущем, Залмоксис старался держаться особняком от людей, считавших его богом. Ему было неприятно слышать обращаемые к нему молитвы, доносившиеся из шатров. Гул голосов рождал головную боль, и он уходил на несколько стадиев выше становья, где всё заглушалось криками ночных птиц и всплесками крупных рыб. Иногда он переправлялся на зелёные островки, разделявшие Данаприй на протоки. Здесь менее досаждали комары. Порой по реке проплывали выдолбленные из цельного дерева челны, и Залмоксис вслушивался в беседу тех, кто их вёл, узнавая о становьях, куда они доставляли товары из эллинского торжища в Ольвии. Язык этих людей, называвших себя гелонами, был Залмоксису понятен, — он почти не отличался от языка крестонеев. И это его не удивляло, ибо в Индии, прислушиваясь к речи белокожих индийцев, называвших себя ариями, он открывал много слов, имевших то же звучание и значение, что фракийские и эллинские.

Однажды ночью до слуха Залмоксиса донеслись удары врезавшихся в землю лопат, шум шагов и грохот бьющейся о камни воды. Дав своим знать, чтобы они его дожидались, он двинулся навстречу непонятным звукам и оказался у порогов Данаприя. На этой же стороне реки, у оврага, он увидел множество скифов. Одни из них рыли землю и насыпали её в мешки, другие тащили эти мешки на спинах. Иногда носильщики перебрасывались межу собой короткими фразами. Просеивая незнакомые ему слова скифского языка, Залмоксис уловил эллинские и поспешил на их звук.

Однако, сколько он ни всматривался, все были в скифских кожаных штанах и остроконечных шапках. Эллинские же слова звучали всё громче и громче. И он наконец отыскал двоих, переговаривавшихся по-эллински.

Его вопрос: «Почему вы говорите по-эллински?» — настолько удивил носильщиков, что мешки выпали у них из рук.

   — У нас матери эллинки, и мы говорим на их языке, чтобы его не забыть, — ответил один из них. — Только не проговорись никому об этом, да и сам лучше забудь, что знаешь этот язык.

   — Вы возводите укрепления для защиты от персов? — спросил Залмоксис.

   — Какие укрепления? — удивился носильщик. — Старый царь Агафирс ушёл к предкам. Теперь царствует его сын. Видишь, там его шатёр. А мы насыпаем холм над царской могилой. Выше его не будет в степи.

Решение пришло мгновенно.

   — Отдохни, — сказал одному из носильщиков Залмоксис и поднял на плечи его мешок.

На третьем круге к Залмоксису подошли скифские воины и знаками приказали ему следовать за собой. Пока его вели, Залмоксис мучительно вспоминал имя того скифа, который был рабом у эллинов, а затем стал одним из семи эллинских мудрецов. Звуки его вертелись в голове, а имя никак не складывалось, как не сложилась и судьба этого человека, вернувшегося на родину знаменитым и убитого за то, что он носил эллинский гиматий.

Царь восседал на ковре, подобрав под себя ноги в кожаных штанах. Кроме него в шатре находился безбородый скиф с вывернутыми ноздрями. Его одеяние, покрывавшее расплывшееся тело, было увешано амулетами.

   — Поднимись, — приказал царь опустившемуся к его ногам Залмоксису. — Кто ты, почтивший память моего родителя?

   — Я вождь крестонеев Залмоксис, — проговорил Залмоксис по-гетски. — Со мною те, кто не захотел служить персам и воевать против своих братьев.

   — Я слышал о тебе. Ты был у эллинов рабом, а у гетов стал богом. Чего ты хочешь?

   — Пропусти мой народ в земли твоих подданных — гелонов. Мы, крестонеи, так же как и вы, пашем землю и кормимся хлебом. Если же нужно, ты можешь рассчитывать на нас в войне с твоими недругами.

   — Не нужно, — проговорил сколот. — Дарайавуш не уйдёт от наших стрел. Я пропущу твой народ в земли гелонов. Ты же останешься у меня. Но в тебе злые духи наших врагов — эллинов, среди которых ты жил, и ты должен быть от них очищен моим энареем.

При этих словах женоподобный встал и, звеня амулетами, двинулся к пологу.

   — Иди за ним, — приказан царь. — По возвращении получишь моё первое поручение.

Энарей — Залмоксис догадался, что так называют здесь жрецов, — двинулся по протоптанной дорожке за становье. Ещё издали был виден кожаный шатёр в форме женской груди. Из отверстия поднимался дымок.