Piccola Сицилия - [86]

И тут Мориц узнал его, хотя у того были короткие волосы и он сильно похудел.

– Виктор?

Да, это был он. Виктор в форме Армии Свободной Франции. Вид у него был серьезный, куда более жесткий, чем тогда. На шее серебряная хамса со звездой Давида. Виктор напрягся, увидев одежду Морица, – чужой мужчина надел его вещи. Мориц положил нож и медленно развел руками. Виктор подошел ближе.

– Это я, – сказал Мориц.

– Мы знакомы?

– Да. «Мажестик». На мне была немецкая форма. Вы дали мне записку.

Взгляд Виктора недоверчиво обшаривал лицо Морица. Медленно, очень медленно до него доходило. Он расслабился.

– Так вы действительно… нашли мою семью?

– Да.

Мориц попытался выдавить улыбку и осторожно протянул руку. Виктор не взял ее, а крепко схватил его за плечи, притянул к себе и обнял с такой горячностью, что у Морица перехватило дыхание. Пальцы Виктора взъерошили ему волосы, он поцеловал его в щеку.

– Incredibile. Dio mio![60]

У Морица не было брата, но в этот момент он понял, каково это – иметь его.

– Как тебя зовут? – спросил Виктор, жадно глядя ему в глаза.

– Мори́с.

Глава 28 Марсала

– Шесть ящиков? – взволнованно спрашивает Патрис и садится в постели. – Вы уверены?

– Мой отец видел своими глазами, как их грузили. И в «Мажестике» ходили слухи о шести ящиках, что находились в запертой комнате под охраной.

Мы сидим в больничной палате Патриса. Жоэль рассказывает. И чем больше она рассказывает, тем меньше у него остается возражений. Может, ему надо было полежать в больнице с разрывом легкого, чтобы наконец понять, что никто не собирается отнимать у него сокровища.

– Значит, вы просто родственница? А почему вы мне сразу не сказали?

– А вы бы мне поверили?

– Нет.

– Ну вот.

Больше всего ему, конечно, нравится, что она подтвердила его догадки по поводу того, что он видел под водой. А не нравится то, что врачи запретили ему погружения на ближайшие три месяца. Но даже если бы подъемом ящиков занялись Бенва и Филип, то ничего бы не вышло – корпус самолета был слишком деформирован, чтобы можно было вытащить их наружу. И ящики проржавели настолько – это он видел, – что могли развалиться. Патрис взвешивает все «за» и «против» и решает, что самый безопасный способ достать ящики, и он же самый рискованный, – поднять весь фюзеляж целиком. Сплющенные стенки корпуса стянуть ремнями, буквально обмотать ими самолет и затем – как они уже проделали с хвостом – медленно поднять краном. В самом худшем случае корпус развалится. Но если все пойдет как надо, если продержится погода, то успеют до декабрьских штормов.

Патрис звонит Ламину, который уже снова на катере. Пусть сегодня же следует на место с Бенва и Филипом, надо спуститься к самолету и проверить, насколько прочен корпус.

В дверях палаты возникает итальянка в майке, имя которой я наконец-то слышу. Пиа. Благочестивая. У Патриса всегда было хорошее чувство юмора.

* * *

Мы оставляем Патриса предаваться благочестию и уходим. День необычайно мягок, безветренно, солнце светит с почти сюрреалистическим рвением, точно стоит лето. Мы живем одновременно в двух мирах – в прошлом и настоящем, и меня не удивило бы, если бы Мориц вдруг вышел из-за дерева и пересек улицу. Мориц, совсем молодой, и тоже гость, который прячется от мира. Омар без панциря, забившийся под камень глубоко в море. Но потом я вспоминаю, что этот молодой человек теперь стар, очень стар, – если вообще жив, в чем Жоэль не сомневается, – и что искать его надо среди стариков, может статься, он скрывается за седой бородой, за тросточкой, за обвислым костюмом, знававшим лучшие времена, может, он один из тех двоих синьоров на скамейке, а может, тайно следует за нами, не выходя из тени.

* * *

Мы идем вдоль пляжа, разуваемся, бредем босиком. Я вбегаю в воду, сегодня море такое миролюбивое, будто и не является ничьей могилой, невинное, как в первый день творения. Если бы и мне удалось вернуться в это состояние. Мы садимся на веранде пустующей купальни, даем ногам обсохнуть, стряхиваем песок.

– Я не понимаю еще одного, Жоэль. Ты сказала, что родилась в декабре 1943 года. Если отсчитать назад девять месяцев… Но по твоему же рассказу, Мориц явился к Сарфати только после падения Туниса, то есть в мае 1943 года.

Жоэль жмурится на солнце.

– Ты хорошо умеешь слушать. Вы бы с ним сошлись – ты и твой дед. Он тоже всегда был дотошным. Не терпел полуправды. Всегда переспрашивал, прямо-таки въедливо, если я что-нибудь натворю. Пока я не сознаюсь во всем. И тогда он шел со мной – к другим детям, и я должна была извиняться. Он был корректен даже в самых мелких деталях. Я от него научилась, что нельзя ничего бросать незавершенным.

Это странно слышать. Именно он, оставивший незавершенной целую жизнь.

– Да, – говорит Жоэль задумчиво, – это парадокс. И по сей день.

Она роется в сумке, достает сигареты.

– Знаешь, – говорю я, – иногда у меня разыгрывается фантазия и я воображаю, что он тайно идет за мной следом. Просто так, чтобы посмотреть на меня. Сокровенная мечта. Но по крайней мере, я нашла тебя.

– И у меня тоже нет ответов, только вопросы.

Мы улыбаемся, переглянувшись.

– Кто не спрашивает, тот остается в дураках,