Piccola Сицилия - [63]

Мужчина молчал. В глазах пылали ненависть и боль.

– Почему прятался?

Тут Рудель заметил что-то, висевшее на шее мужчины на цепочке. Схватил подвеску и посветил на нее. Серебряная ладонь со звездой Давида. Он победно ухмыльнулся.

* * *

В сарае они нашли коричневый чемодан с одеждой и французским фотоаппаратом «Лонгчамп», а также кожаную записную книжку с именами, телефонами и адресами. Имена были мусульманские, европейские и еврейские. И серебряный кинжал. Еврей, скрывающийся от принудительных работ. Еврей, который не сдал свой фотоаппарат. Вооруженный еврей вблизи линии фронта. Рудель чуял хороший улов. Саботажник, шпион, ценная добыча. Его личная победа посреди всеобщего поражения.

– Non, mon colonel, я не знаю этого господина, – уверял Жак.

Рудель не верил ни единому слову француза и грозил заодно арестовать и его. Мориц видел его игру насквозь, слишком часто ему приходилось наблюдать такое. В конце концов Жак смог откупиться – за двенадцать ящиков вина. Все, что могло поместиться в машины. Рудель потребовал еще рубашку и штаны для арестованного. Не для того чтобы сохранить его достоинство, а чтобы не привлекать внимания на дороге.

– Снимок! Райнке, сфотографируйте нас!

Рудель позировал со своим пленником, как охотник с крупной добычей. Темная борода, затравленный взгляд, руки, связанные впереди веревкой. Мориц, держа камеру в руке, колебался. Имел ли он право фотографировать этого человека в столь униженном состоянии? Пленник посмотрел на него так, будто узнал его, но тотчас отвел глаза. Мориц задумался, не видел ли он его раньше. Рудель поволок свой трофей к машине, все с той же торжествующей улыбкой. Мориц поднял фотоаппарат и быстро нажал на спуск, чтобы покончить с этим недостойным спектаклем. В Потсдаме вряд ли понравится такая фотография. Он погрузил сумку с камерой в машину и оглянулся на оливковую рощу, залитую рассветными лучами. Где-то там она, должно быть, спряталась. Женщина без одежды.

* * *

Мориц вел машину. Рудель сидел рядом, его ординарец и связанный пленник – на заднем сиденье. Ящики с вином ехали в другой машине. Они миновали танковую колонну, которая остановилась еще ночью. Солдаты из танков в начале колонны ремонтировали рухнувший мост. Новые дурные вести с фронта. В зеркале заднего вида Мориц наблюдал за глазами арестованного, которые все внимательно фиксировали. Казалось, пленник понимает, о чем они говорят. Любая дурная для немцев новость повышала его шансы выжить. Всякий раз, когда их взгляды в зеркале встречались, пленник отводил глаза. Чтобы развеять общую подавленность, эсэсовец на заднем сиденье затянул песню. Heia Safari. Как будто Роммель все еще среди них. Рудель не подпевал. Мориц перебил песню, заведя Rolling Home[38]. Когда эсэсовец на заднем сиденье запротестовал, пришлось объяснить, в чем разница между вражеской песней и песней моряка на нижненемецком диалекте. Rolling Home to Dear Old Hamborg[39]. Они не понимали шуток, не знали традиций, эти эсэсовцы. В конце концов сошлись на песне, которая годилась всегда, для всех. Lili Marleen. Мориц думал о Фанни. И внезапно вспомнил, где он уже видел этого арестованного. Он уставился в зеркало.

Виктор, должно быть, почувствовал это, потому что на сей раз не отвел глаза. Они молили: пожалуйста, не выдавай меня! Витторио. Еврей, у которого хватало наглости скрываться среди них, за пианино в баре. Которого они застукали на связи с партизанами. Вероятно, он и в самом деле шпионил! Может, собирался заложить бомбу в «Мажестик». Иначе зачем путался среди них? Пожалуйста, не выдавай меня! Мориц перевел взгляд на дорогу. У него тридцать километров пути на раздумья. Время, чтобы ничего не говорить. Или все сказать. Еще никогда в жизни его слова не имели такого веса. Слова, которые легко и быстро выговаривались, но одним ударом покончили бы с жизнью Виктора. Без всякого результата для Морица – ордена за такое не получишь, это был просто долг. Но если он промолчит, никто не обвинит его в нарушении долга. Ну не узнал он в заросшем типе того парня, и что? Заметка на полях в его путевом дневнике – жизнь или смерть другого. Пожалуйста, не выдавай меня!

* * *

Промолчать было легко. Мориц не раздумывал, жалость то была или трусость. Он знал, что молчание проистекало из его натуры, принципа, согласно которому он жил, – не вмешиваться. Мориц припарковался у «Мажестика» и принялся выгружать кинооборудование, пока Рудель вытаскивал Виктора. В военной тюрьме все камеры были забиты грабителями, ворами и укрывателями краденого – нежданное везение для Виктора. Охранники не узнали парня, когда Рудель провел его через центральный вход и потащил к лестнице, но не к изогнутой парадной лестнице, а к узкой служебной лестнице вниз, в подвал. Маленькую фотокамеру, найденную в вещах Виктора, Рудель отдал Морицу. Пленка была наполовину отснята. Морицу следовало ее проявить. Если на фотографиях прифронтовая полоса, то это докажет шпионаж. Мориц взял камеру. Он не видел, что было во взгляде Виктора – благодарность или мольба о помощи. Не захотел видеть. Этот взгляд напоминал взгляд человека в видоискателе. Испуг, удивление, упрек. Мориц пошел наверх к себе в комнату, предоставив Виктора его судьбе.